Лекция, разумеется, была о вреде алкоголизма. Молодой курчавый лектор говорил хорошо, живо, то и дело перемежая свою речь пословицами и анекдотами.
Пьяницы слушали с мрачными лицами, спокойно и внимательно.
Когда настала пора задавать вопросы, аудитория довольно долго молчала, наконец сопалатник Элгуджи поднял руку.
— Сами не пьете? — спросил он лектора.
— Нет, — тут же отозвался лектор.
Больше вопросов не было.
Возвращаясь к шестой палате, Элгуджа попросил у сержанта разрешения позвонить жене.
— Телефона у нас, к сожалению, нет. Вообще-то, конечно, должен быть… Вот вы напишите куда следует, пожалуйтесь, подайте голос, глядишь, и поставят. Разве можно — такой большой вытрезвитель и без телефона! — Сержант не на шутку разволновался.
…До утра их было двое в палате.
Пьяница, назвавшийся Бидзиной, оказался слишком разговорчивым и к тому же забывчивым, поэтому он три раза за ночь рассказал какую-то длинную историю, приключившуюся с ним лет тридцать назад, когда он принимал участие в работах по модернизации Суэцкого канала. Это еще можно было вытерпеть. Несносно было, когда рассказчик вдруг замолкал, бросал на Эрехели проницательно-зондирующий взгляд и тихо спрашивал: «А жена у тебя как? Прилично себя ведет?» — «По-моему, да», — отвечал Элгуджа, удивляясь тому, что сам до сих пор ни разу не задумывался над поведением своей жены…
Его разбудил тягостный стон.
Над головой висели ноги Бидзины, обутые в сандалии. Профессиональный алкоголик кашлял длинно и безысходно.
Рассвело.
Из оконца поверх двери лился слабый голубоватый свет.
Элгуджа еще раз выслушал длинную и скорбную историю строителя Суэцкого канала; в пятнадцать минут одиннадцатого в дверях раздался долгожданный щелчок ключа.
— Доброе утре! Ну как, не соскучились? Вам-то что, это вот нам всю ночь приходится бодрствовать, — дроздом залился с порога Гиги.
— А чего вы не спите? — Бидзина слез сверху и устроился на нижней койке.
— Как будто сам не знаешь! Выдумали какой-то двухмесячник защиты порядка, проверяют нас чуть ли не каждые полчаса.
— Когда заканчивается? — спросил пьяница и похлопал по койке, отряхивая одеяло.
— Да, считай, весь впереди, только десятого сентября начался.
— Значит, и вы, и мы станем жертвами этого двухмесячника… Гиги, сынок, если ты сейчас раздобудешь мне один маринованный огурец — я знаю, ты парень запасливый, — жизнь за тебя отдам.
— А, может, лобио с кисленькой подливой желаете, батоно Бидзина, — засмеялся Гиги. — Разве тут маринованный огурец уцелеет! — Он обернулся к Элгудже: — Каждое дежурство целую банку приношу, и ведь не спрячешь — сослуживцы расхватывают. Ничего не забыли?
Каждое слово внимательного веселого сержанта доставляло Элгудже радость; душа оттаивала и теплела. Он безуспешно пытался вспомнить, доводилось ли ему видеть где-нибудь еще такого вежливого милиционера.
Выйдя на улицу, Эрехели первым делом бросился к телефонной будке, обшарил карманы и нашел-таки двухкопеечную монету, но автомат не работал.
Не помня как он взбежал по сорока девяти ступенькам лестницы (считать ступеньки была его давняя привычка); дверь кабинета оказалась открыта, возле отпертого шкафа хлопотала уборщица. Эрехели схватил трубку.
— Гулико, это ты? Не волнуйся, я вчера немного задержался, пришлось в Годогани съездить. Ну, чего ты перепугалась? Кто меня убьет? Телефона нигде не было. Я собирался вернуться, но было поздно, и не отпустили, сама знаешь… Детей отправила в школу? В кармане брюк, которые возле кровати висят, есть немного денег, оставь там рубль, остальные возьми. Я на работе!
Он положил трубку и с облегчением перевел дух.
Все было в порядке.
— Скажите мне, Паша, что такое, по-вашему, счастье?
Он задал этот вопрос уборщице, но та буркнула в ответ, что она уже убралась, прикрыла веником ведро с влажными от керосина опилками и вышла.
Весь день он был в бодром расположении духа. Чувствовал удивительный прилив энергии. Составил квартальный план работы лаборатории и почти дочитал «Бата Кекия». Но вот рабочий день подошел к концу.
Под Белым мостом струилась измельчавшая Риони. «Наверное, на электростанции затворили плотину», — подумал он. Заведующему лабораторией еще не доводилось видеть Риони такой чистой.
Над рекой висел оранжевый вагончик канатки. Видно, канатка на Укимериони не работала.
Проходя мимо хинкальной, он вспомнил, что весь день не брал в рот ни крошки. Ему очень захотелось пива и хинкали. Зашел в хинкальную, пристроился в уголке и, потягивая пиво, стал разглядывать зал. В пивной было многолюдно, но знакомых не оказалось, и это его успокоило. Вообще-то пива он не любил, но на этот раз пил с наслаждением, и чуть было не взял вторую кружку.
Выйдя на улицу, заметил в витрине аптеки плакат — зеленый змей, высунув раздвоенный язык, обвивал чашу. Он усмехнулся и пошел было в сторону улицы Ниношвили, но тут услышал:
— Тебе говорю! Слышишь, что ли…
Оглянулся.
Его подзывали к голубой машине спецназначения. У распахнутых дверей стояли двое. Элгуджа даже не взглянул им в лица. Он знал, что выяснять отношения не имело смысла, пригнул голову и покорно влез в темнеющий кузов.
Перевод А. Эбаноидзе
По делу
В опрятном конверте из мелованной бумаги лежал пригласительный билет: «Уважаемый тов. (над рядом точек беглой прописью было выведено „Джамлет Пурцхванидзе“), приглашаем Вас на народные торжества „Платоноба“ и праздник по случаю сбора урожая, который состоится 14 и 15 октября в городе Кимонаанти».
Джамлет Пурцхванидзе не думал ехать на празднества, но приглашение все-таки было ему приятно. «Кто-то вспомнил обо мне», — растроганно пробормотал он и положил пригласительный на красный кухонный стол, чтобы вернувшаяся с работы жена увидела его.
Утром позвонил Артем Хасиа.
— Джамлет, это ты?
— Если тебе нужен «мавр, сделавший свое дело», то это я.
— Получил приглашение? — У Артема с утра был чистый и звонкий, как у пионера, голос.
— Да. Видно, послали по инерции. — В голосе «бывшего Отелло» звучали грустные нотки.
— Едешь?
— Нет.
— Почему? — поразился Артем. На телефонный разговор наложилась радиотрансляция: диктор читал передовицу республиканской газеты.
— Алло, алло! Артем, ты меня слышишь? Я не еду. Во-первых, у меня теперь нет машины, а во-вторых… вообще…
— Джамлет, как тебе не стыдно, в самом деле! Тут кто-то подключился! — Хасиа заволновался и перешел на крик: — Через полчаса заеду. Приготовься, прошу, как друга. Поговорить охота. Соскучился я по тебе, ей-богу. Увидишь, как все будут рады. Съездим, а завтра вернемся, когда ты пожелаешь. У меня новый шофер. Толковый, серьезный парень. Ноу проблем! Договорились?
Стоило Артему положить трубку, голос диктора в телефоне сделался явственнее. Джамлет довольно долго не отрывал трубку от уха; он не слушал диктора, он думал о своем.
«Видно, жалеет меня и решил поразвлечь, взбодрить, так сказать. Я на его месте поступил бы точно так же. Поехать? Но не окажусь ли я там белой вороной? Не выношу скорбно сочувствующих физиономий. Некоторым кажется, что я лишился очень многого, если не всего. Но ведь я все тот же…»
В конце концов он пришел к выводу, что окажется белой вороной как раз в том случае, если не поедет.
«Надо поехать и быть повеселее. Пусть почувствуют, что эта перемена значит для меня не так уж много…»
Всю дорогу от Тбилиси стояла прекрасная солнечная погода.
Вершины гор вздымались серыми громадами, а пониже в лесах господствовали багрянец и золото. Там и сям, словно для того, чтобы отрезвить разомлевших от красот автомобилистов, полыхали алым цветом рябина и кусты одури.
Беседа лилась свободно и раскованно: так разговаривают только в дороге. В зависимости от пейзажа и разворачивающихся перед глазами видов Артем Хасиа и Джамлет Пурцхванидзе касались различных тем. Они говорили о разнице между натуральным вином и вином, сделанным с примесью сахара, о приписках, о проблеме пустых бутылок из-под шампанского, об охране исторических памятников, о способах защиты грузинского языка от иноязычных слов и даже о качестве дорог.
Когда проехали Сурамский перевал, Артем Хасиа не выдержал: