Ровно в шесть часов Элгуджа Эрехели растер левое колено, несколько раз присел и встал возле своего стола; убедившись, что нога не будет мешать при ходьбе, он запер кабинет, положил ключ под коврик и спустился по лестнице.
С утра колено побаливало, и он весь день недоумевал: «Вроде нигде не ушибся и в холодной воде не купался. Что за черт!..»
Если я стану утверждать, что Эрехели был переутомлен напряженной работой, я буду не прав. Весь день он читал «Бата Кекия». Представьте себе, даже телефон на его столе ни разу не зазвонил. Даже по ошибке.
Элгуджа работал заведующим лабораторией по изучению ударных народных инструментов. Лаборатория существовала только на бумаге, так как весь штат этого полунаучного учреждения состоял покамест из одного человека — заведующего. В прошлом году все семь единиц, выделенных при организации лаборатории, расхватали другие учреждения, и не было никаких надежд на то, что похищенные единицы удастся вернуть. Заведующий ограничивался тем, что раз в квартал писал заявления и жалобы и два раза в месяц получал свой скромный оклад. Ударные народные инструменты не были ни специальностью Эрехели, ни увлечением юности. Он окончил гидрометеорологический факультет, и за прошедшие восемь лет ему пришлось работать подсобным рабочим в котельной при конторе коммунального хозяйства, воспитателем в детском доме, заведующим одним из кабинетов во Дворце культуры; о последней его должности мы уже сообщили. Гидрометеослужба города не испытывала недостатка в работниках; надо сказать, что и сам Элгуджа Эрехели не слишком-то ломился туда. Недавно его наконец поставили на учет в жилотделе и даже пообещали двухкомнатную квартиру. По этой, а также и по некоторым другим причинам он избегал обострения отношений с исполкомом.
Одетый в рябой свитер домашней вязки, светлые брюки и шерстяные носки цвета свекольной ботвы, он вяло шаркал стоптанными башмаками на резиновом ходу. У него был кроткий взгляд человека, утомленного уроками судьбы. На лысой от ушей до темени голове, казалось, никогда не росло ни волоска. Глаза, слишком близко посаженные к мясистому носу, не моргали. При каждом шаге он так вскидывал голову, что казалось, сейчас остановится и выкинет какое-нибудь коленце или хотя бы обратится с речью к горожанам, прогуливающимся возле кинотеатра «Коммуна».
Проходя мимо хинкальной, он ускорил шаг. Он не любил пива и опасался, как бы не привязался какой-нибудь знакомый и не затащил на угощение.
— И ты! Ты тоже! Слышишь, что ли? Тебе говорю. Знаешь ведь, что от меня не убежишь! — так громко и категорично рявкнул кто-то за его спиной, что Эрехели остановился и оглянулся.
Шагах в десяти урчала мотором голубая милицейская машина спецслужбы, которую городские остряки окрестили «черным вороном». У распахнутой задней дверцы машины, уперев руки в бока, стоял здоровенный милиционер в расстегнутом кителе и пальцем подманивал Элгуджу.
— Кто? Я? — Элгуджа приложил руку к груди и огляделся; не заметив никого вокруг, он решительно направился к машине.
— Живее, живее! Времени нет любоваться, как ты плетешься, точно кот на исходе марта.
— А в чем дело?
Было совершенно очевидно, что защитнику порядка не до объяснений. Легонько подтолкнув Элгуджу, он загнал его в машину, закрыл снаружи дверь и сам сел рядом с шофером.
Шофер медленно тронул машину с места.
В салоне, отгороженном от кабины железной решеткой, кроме Элгуджи, сидели двое. Оба, похоже, были пьяны, но не настолько, чтобы не поздороваться с Элгуджей за руку и не спросить о здоровье, после чего они вернулись к своему невнятному (во всяком случае, Элгудже так показалось) разговору.
— Куда нас везут? — задал Эрехели несколько наивный вопрос.
— В вытрезвитель, — одновременно ответили спутники и еще раз оглядели спрашивающего; точно ли он не знает, куда везут, или придуривается.
— Зачем? — опять полюбопытствовал Элгуджа.
На этот вопрос пьяные позволили себе не ответить.
Когда машина остановилась, работник охраны порядка распахнул дверь, тоном гостеприимного хозяина пригласил:
— Прошу!
И, как коз, погнал перед собой не очень-то охотно вылезших из машины гостей.
Дежурное помещение вытрезвителя было обставлено просто. За голым, без скатерти, столом сидели двое дежурных. Перед ними лежал толстый журнал, похожий на бухгалтерскую книгу, а также стопка бумаги. Вдоль стены, на длинных низких скамейках, какие вам наверняка доводилось видеть в спортивных залах, разместились человек десять. Одинаково сложив руки на коленях, одинаково иронически улыбаясь, они смотрели на сидящих за столом.
— Баста! Пойду посплю. Хватит вам на сегодня. Во всяком случае, я больше никого не приведу, — сказал здоровяк милиционер сидящему справа сержанту после того, как Элгуджу и его спутников тоже усадили на длинную скамейку.
— Мне-то чего докладываешь? — И сержант повел подбородком в сторону сидящего рядом Гелантия Чихладзе.
Светловолосый, со светлыми бровями младший лейтенант оторвал взгляд от журнала, довольно долго смотрел на здоровяка и наконец кивнул.
— Ступай.
Не стану докучать читателю подробным воспроизведением регистрационного диалога. Элгуджа заметил, что младший лейтенант и его помощник особенно строго обходились с теми, которые энергично доказывали, что они не пьяные и попали сюда по недоразумению, и, ободряемые молчанием, переходили к угрозам: «Мы этого так не оставим! Вы ответите за свою провокацию!» Работники вытрезвителя спокойно выслушивали возмущенных, затем сержант приносил из соседнего помещения картонный ящик, ставил его перед «случайно пострадавшим» и приказывал раздеться. Минуты через две голый — в чем мать родила — гражданин стоял под холодным душем и клацал зубами. Элгуджа сразу же пресек «создавшуюся ситуацию» и, когда его подозвали к столу, не моргнув глазом отчеканил: я, такой-то и такой-то, работаю заведующим лабораторией ударных народных инструментов, виноват, ошибка вышла, выпил малость, если простите для первого раза и отпустите домой, буду очень благодарен, а нет — как знаете… Ни слова не говоря, его записали в журнал, после чего сержант вывел его в длинный коридор. «Мы, — сказал в коридоре сержант, — хоть сейчас отпустили бы тебя, но, если нагрянет проверка, получится накладка и нам придется отвечать. Так что побудешь здесь до утра, а утром пойдешь своей дорогой». Он взял с Эрехели штраф и плату за содержание и по узкой лестнице препроводил на второй этаж.
«Заходите, и устраивайтесь на свободной койке», — сказал он, открыв дверь шестой палаты.
В палате стоял душный запах травы-вонючки.
Как мало нужно человеку для счастья. Элгуджа был доволен, что избежал раздевания на людях и холодного душа. Он поблагодарил вежливого сержанта и, оставшись один, пожалуй, даже запел бы, если б не доносившийся откуда-то громкий храп.
Палата почему-то была без окон. Свет, льющийся из маленького незастекленного отверстия над дверью, падал на мужчину, храпящего на верхней койке. Выхваченное из полумрака лицо пьяницы, казалось, светилось божественным светом. Он спал так безмятежно и спокойно, что Элгуджа не посмел даже откашляться. Он разулся и прилег на койку. В палате стояли две пары нар, и Эрехели сообразил, что она четырехместная.
Примерно часа через полтора вежливый сержант с грохотом отпер дверь и объявил:
— Все на лекцию!
Элгуджа посмотрел на часы.
Было почти девять.
С верхних нар свесилась пара ног, и сиплый голос спросил:
— А кино не будет?
— Кино было вчера. Сегодня лекция.
— Гиги, дай бог тебе здоровья, не тащи ты меня вниз. Я неважно себя чувствую. Лучше посплю еще, будь другом.
— Вставай, вставай. Не могу, по списку проверяют. Лекция интересная.
— О чем? — Элгуджа почувствовал неуместность своего вопроса: какое имело значение, о чем будет лекция.
— О гигантских ящерах, — ответил сержант.
— Гиги, черт, собака! Все лекции, сколько их читают на свете, я уже прослушал. До ящеров мне сейчас, как ты думаешь? — Пьяница сполз с верхней койки и протянул Элгудже руку.
Рука у него была мягкая, скользкая, с длинными холеными пальцами.
На нем был черный, элегантный костюм, под чисто выбритыми скулами шею охватывало клетчатое кашне. Элгудже показалось, что пиджак на пьянице надет без сорочки, прямо на майку.