— Джамлет, дорогой, по дружбе, расскажи мне подробно, как ты оттуда ушел. Что случилось, как и почему? В Тбилиси прошел слух, что ты сам попросил освободить тебя. Растолкуй мне, будь другом.
Джамлет вытер платком лысую голову, потрогал на щеке родинку размером с фундук и с сильно выраженным лентехским акцентом начал:
— Батоно Артем, ты не хуже меня знаешь, что никто ниоткуда по своей воле не уходит. Если я скажу: дескать, не жалею, что меня освободили от должности, это будет неправда. Но и распускаемые болтунами слухи, будто из-за этого освобождения я в предынфарктном состоянии, тоже неправда — сам видишь. Что случилось? Двадцать два года просидел на своем месте. Не врасти же мне в кресло, в конце концов! Когда Какабадзе назначили министром, я обрадовался — мы всегда были в хороших отношениях. Сколько раз в свое время он просил меня замолвить за него словечко перед Павлиашвили, пусть столько радостей увидит моя семья! Не скрою, хотел я еще немного поработать, но раз они не пожелали, бог им судья, я никому зла не желаю.
Я на то обижен, что немножко некрасиво со мной обошлись, неблагодарно. Но и об этом на каждом перекрестке распинаться глупо и недостойно. Я как мог служил своему народу и своей стране, а на чины и медали никогда не зарился.
В тот день нас вызвали втроем — всех вместе. Не в моих правилах напраслину на кого-нибудь возводить.
Скажу все, как было. Министр встал и через весь кабинет пошел нам навстречу. Принял тепло, по-дружески, расспросил, как дела, какое у людей настроение, как работается в новых условиях. Разок-другой даже пошутил в своем стиле, а потом деловым тоном сообщил: «Товарищи, есть предложение заменить одного из вас. Скажем так: нужно омолодить руководство». Глянул я на своих коллег: Гриверса он не заменит, он управляющий, к тому же, я знаю, что они семьями близки. Нестор Тугуши, пока жив, никуда со своего места не сдвинется, и другие министры пытались его перевести, но он такую деятельность развел, так напылил, что все поскорей на попятный пошли. Я понял, что предложение касается меня одного, и не ошибся. Только сказал: «Раз складывается такая ситуация, делать нечего, уйду я», — у министра лицо просветлело. «Ну и ладно, — говорит, — так и решим, мужественный вы человек, товарищ Джамлет Пурцхванидзе». Минут двадцать о моих заслугах говорил. Для кого расписывал, непонятно — за столько лет мы друг друга как облупленных узнали. Потом похлопал меня по плечу. «Не горюй, — говорит. — Создадим тебе все условия, позаботимся во всех отношениях». В дверях на прощание обнял меня одного, с остальными за руку попрощался. Вот и все…
По поводу рассказа Джамлета Пурцхванидзе Артем Хаси высказал свое мнение: он и решение министра оправдал, и поступок Пурцхванидзе признал в высшей степени мужественным и достойным. Потом почему-то перевел разговор на борьбу с разными негативными явлениями, и к этому времени подъехали к повороту на Кимонаанти.
Дорога, разумеется, была перекрыта. Работник ГАИ, не слезая с мотоцикла, глянул на Хасиа и кивнул:
— Пожалуйста, проезжайте!
— Почему перекрыли дорогу? — спросил Артем Хасиа.
Мотоциклист наклонился к машине и тихо спросил:
— Вы тоже не знаете? Я хотел у вас об этом спросить.
— Но все-таки? — Хасиа придал лицу заговорщическое выражение.
— Кажется, на «Платоноба» приедет министр.
— Ну и что? Люди на праздничные дни к семьям спешат, а вы их не пропускаете.
— Мы машины узнаем, батоно, не первый год работаем, — милиционер крутанул газ и поскорей отъехал от многословного гостя.
Городок был украшен по-праздничному.
По обе стороны дороги стояли наспех сплетенные временные пацхи. На плетеных стенах висели чурчхелы и початки кукурузы. На каждой второй пацхе красовался лозунг. Из-за быстрой езды Джамлет Пурцхванидзе едва успевал прочесть лозунги: «Умеем трудиться, умеем и отдыхать», «Щедрый урожай — в закрома Родины», «Достигнутое — не предел!» Прохаживающиеся между пацхами люди поглядывали на черную машину. Дети хлопали в ладоши и то и дело кричали «ура!». Джамлет Пурцхванидзе заметил, что подростки приветствовали не только их машину: едущую впереди карету «скорой помощи» с цифрами 03 на борту встречали и провожали теми же овациями и возгласами. Солидные горожане при появлении черной «Волги» останавливались как вкопанные и в глубокой задумчивости пристально разглядывали экипаж, словно для них было жизненно важно узнать, кто сидит в машине. Перед аллеей «Счастливого поколения» стояла не очень стройная шеренга ветеранов — все они были в красных галстуках.
Машину остановили на площади Челюскинцев и по новой лестнице поднялись в горсовет. Как только Джамлет Пурцхванидзе и Артем Хасиа скрылись за дверью, к их «Волге» подошел высокий мужчина в черных очках, о чем-то спросил шофера, потом вернулся на свое место под тутовым деревом и сделал какую-то запись в блокноте.
В кабинете председателя горсовета Алказара Сурманидзе было многолюдно. Сияющий благодушием и гостеприимством хозяин, стоя на месте тамады, готовился произнести речь. Вдоль стен за длинными столами, уставленными фруктами и бутылками с лимонадом, сидели люди. Опоздавшие гости толпились в дверях.
Алказар Сурманидзе дал гостям время расположиться и успокоиться и призвал всех к вниманию. Он коротко ознакомил гостей с целями и задачами народных празднеств, и в частности праздника «Платоноба», сообщил о достижениях района в текущей пятилетке, и только собрался поблагодарить гостей за приезд, как взгляд его скользнул к дверям и взволнованный возглас вырвался из его груди:
— Батоно Саурмаг!..
Алказар сорвался с места, в несколько шагов оказался у дверей и обнял министра.
После этого все смешалось или, возможно, все встало на свои места. Сидящие вдоль стен поднялись. Министр и сопровождающие его лица подошли к столу председателя горсовета. Саурмаг Какабадзе был утомлен дорогой, приветствуя хозяев и гостей, он ограничивался слабым рукопожатием. Кто-то распахнул окна кабинета, но тут же опять закрыл; трудно сказать, по какой причине он передумал. Толпа в кабинете заметно поредела. Стоявшие вдоль стен, ловко пятясь, отступили в приемную, улыбки ни на мгновение не покидали их лиц. Когда Саурмаг Какабадзе и Алказар Сурманидзе приступили к беседе, оставшиеся тоже незаметно покинули кабинет.
Часть гостей задержалась в приемной на случай, если вдруг их позовут, большинство же спустились во двор к своим машинам.
— Артем, — обратился Джамлет к другу, стоявшему возле Доски почета.
— Слушаю.
— Где тут это самое заведение? Ну, сам знаешь…
— Я пока не интересовался. Поднимись наверх, пройди по коридору. Там где-то должно быть…
— Ну, я пошел, а то пузырь вот-вот лопнет…
Джамлет поднялся в здание горсовета, когда же через пять минут он вернулся обратно, Артема Хасиа на месте не оказалось.
На площади Челюскинцев яблоку негде было упасть.
Дружинники, крепко сцепившись локтями, с трудом сдерживали любопытных, штурмующих пацхи.
Джамлет Пурцхванидзе еще раз вернулся в горсовет, но кабинет Алказара Сурманидзе был пуст.
С трудом разыскал Джамлет в толпе хасиевского шофера. Но тот только пожал плечами.
— Начальник мне ничего не говорил. Я так думаю, что его на другой машине увезли. Если найдете, скажите, что я к гостинице переберусь и там подожду, а то потом все дороги перекроют — не выбраться…
Джамлет Пурцхванидзе остался один.
Разумеется, ему встречались знакомые. С одними он раскланивался, с другими здоровался за руку, расспрашивал о здоровье, о том о сем; порой беседа затягивалась минут на пять, а то и десять, но ни к одной группе он так и не пристал.
Городок праздновал.
По обе стороны улицы Энгельса на всем ее протяжении было устроено столько аттракционов, что глаза разбегались. Тут на посыпанном опилками круге под звуки зурны и доли состязались борцы, там выступали самодеятельные коллективы, еще дальше на сколоченной наспех сцене драматический кружок районного Дома культуры демонстрировал свое искусство. Но зрители в основном тянулись к борьбе и к самодеятельности, скорее всего потому, что театр выступал без микрофона и голоса актеров тонули в мощном гуле набравшего силу народного гулянья.
Возле лужайки, на которой привезенный из тбилисского цирка иллюзионист раскладывал свои принадлежности, Джамлета Пурцхванидзе догнала женщина в белом халате с биноклем на груди.