Георгий засмеялся.
— Чего смеешься? — повернулся к нему Звиадаури.
— Ты — молодец, умеешь пить.
— Куда ты так спешил? — поинтересовался Турманаули.
Хвтисо приложил руку козырьком ко лбу и посмотрел в небо.
— Видишь черное облако над Датвиджвари? Будет дождь.
— Ну и пусть будет, тебе-то что!
— Свежескошенная трава не должна мокнуть под дождем, иначе грош ей цена. Надо раскидать ее.
— Где вы косили? — вмешался в разговор и я.
Он протянул руку на запад, указывая на смежную вершину рядом с Шатили.
— Вон у подножия той горы, это не так далеко, как кажется, четыре часа пути.
— Дай бог вам здоровья!
— Сейчас все всему удивляются, а ведь раньше хевсуры пахали землю повыше тех скал.
— Где это? — Я смотрю вниз на склоны.
— Не туда смотрите, выше, выше, вон у снежной полосы, и сегодня видать, что земля там особенная.
— Как же вы быков туда поднимали и что сеяли?
— Ячмень.
В течение тысячи лет хевсуры цеплялись за эти крутые утесы, но в конце концов их сманили в равнину.
— Сколько у тебя детей, Звиадаури? — спросил вдруг Георгий.
— Шестеро.
— Молодец, хевсур, ты настоящий герой! Где живешь?
— В ущелье, против Муцо.
— Одни живете?
— Одни.
— Как это одни, а соседи? — удивился я.
— До сих пор не было. Весной еще одна семья собирается вернуться.
— Откуда?
— Из Гамарджвеба, село возле Тбилиси такое, там хевсуры живут.
— Хвтисо, а как зовут твоих детей? — Турманаули оперся о плечо малорослого хевсура.
— Как это как? Дети, и все.
— Я об именах спрашиваю.
Хвтисо переложил вилы в другую руку, посмотрел мне в глаза и начал перечислять:
— Тамар, Давид, Джаба, Этер, Саба… Саба, Этер, Джабу я называл, Давид, Тамар, Джаба, Сабу тоже называл… — Он отвел от меня взгляд и начал сначала: — Тамар, Давид, Этер, Джаба…
Турманаули и Циклаури покатывались со смеху.
— Не помнишь, как зовут твоих детей?!
— Запиши на бумажку и носи на груди!
— По утрам перечитывай, чтобы не забыть!
— Или жену спроси, уж она не скроет.
Чем больше подшучивали над Хвтисо, тем сильнее он смущался.
— Чего смеетесь? Я все хорошо помню, разве вы дадите сказать…
— Ничего, бывает, — успокоил я его.
— Бывает и не такое, — приободрился Хвтисо, — раз вы так весело настроены, расскажу-ка я вам одну историю. Деда моего звали Утург. Жил он в Лебаискари. Добрая шла о нем слава. По сей день встречаю людей, знавших моего деда. И сегодня угощают меня в память об Утурге.
— Почему в память об Утурге?
— Благодаря деду и приглашают, а я что собой представляю? Ровесники деда косятся на меня, «уродом» зовут, правда, любя.
У Утурга было девять детей. В живых никого не осталось. Все жили в селе за рекой. Так вот, отец мой последыш был, ему уже год от роду миновал, а дед все никак не собрался крестить его. Некрещеному, как известно, хевсуры имени не дают.
— Правильно, прямо так и зовут — «малыш» или «карапуз», — вмешался Турманаули.
— Пусть даст сказать, — Хвтисо посмотрел на Георгия.
— Дай ему сказать, а то забудет, — усмехаясь проговорил Циклаури.
— Посадил Утург моего отца на коня и отправился в Шатили крестить его. Мать не могла ехать с ними, потому что, простите, была беременна. Прибыли в Шатили, священник окрестил ребенка (то есть моего отца), намазал ему на нос елей, записал в свою книгу его имя и отправил вместе с отцом обратно в Лебаи. Но такой уж человек был Утург — везде ему были рады. Возле одной из башен ждал его побратим, который влил в него море «жипитаури».
Ранним утром, еще порядком и не рассвело, подъехал дед к дому. Навстречу ему жена. «Как назвал священник ребенка?» Молчит Утург. Тяжело слез с коня, не спеша расседлал его, вошел в дом, снял тулуп и лапти, сел у очага, задумался. «Как назвали ребенка?» — не отстает жена. Что делать Утургу, по пьянке забыл он имя мальчишки. «Что ты пристала, женщина? — вскричал он наконец. — Как могли его назвать? Джугуром окрестил священник твою малявку!» Кто посмел бы усомниться в словах деда? А заглянуть в книгу священника никто не мог. Так и осталось это имя за моим отцом, с ним и отошел в мир иной.
Пока Хвтисо рассказывал, я наблюдал за его руками, огрубевшими от работы, с корявыми узловатыми пальцами. Он так ритмично размахивал ими, казалось, косит невидимой косой. Говорил он громко, словно мы находились не рядом, а на другом берегу реки. Он подождал, пока мы вдоволь посмеялись над его рассказом, потом вдруг посерьезнел, наполнил рог и сказал:
— У меня есть тост, если позволите. Давайте выпьем за женщину. Пусть равнинники не обижаются на меня, но в горах лучше знают цену женщине. Не смейтесь, я прожил внизу семь лет и кое-что понимаю. Может, я и глупость говорю, но говорю то, что знаю. Пятнадцать лет назад спустили нас на равнину. Ну, думали мы, отдохнем от этих скал, хватит, накарабкались вдоволь. Клянусь детьми, так и думали. Три года все шло нормально, а на четвертый худо мне стало — пропало желание. Не хочу жены, и все тут. Хоть кончай с собой. Что со мной — не знаю. Тут ведь дело такое, никому не расскажешь — засмеют. Задумался я крепко. Вроде бы все у меня нормально: здоров как бык, сыт, одет, обут, в доме тепло, постель мягкая, телевизор и дела почти никакого! Что еще нужно человеку?! Так нет же, не лежит сердце к женщине! Отвык! Тогда у меня было двое детей, теперь шестеро. И кое-что мне стало ясно, только вы не смейтесь. Сидим вот мы с женой в теплой комнате, смотрим телевизор. Тепло — враг мужчины. Меня одолевает сон. Для виду все же говорю жене: «Пошли, жена, спать». А она: «Подожди немного, вот досмотрю кино…» Я не хочу кино, а она хочет. Кончается передача, я уже давно сплю. Жена ложится в свою постель, ей и без меня тепло. Утром просыпаемся и бежим каждый по своим придуманным делам. Вечером снова у телевизора собираемся. Так вот и неделя проходит. Так вот и отвык от женщины. А женщина — это благо. Женщина — лучшее творение божье. Женщина — жизнь. Вернулся я в горы. Последыш мой в прошлом году родился. Ожил я — вот что такое женщина! Холодной ночью она согреет тебе постель, да что там постель — сердце согреет, а если ты не очень устал, и огнем вспыхнуть заставит. Женщину у сердца надо держать. В другой комнате, у телевизора она угасает, стынет. Да здравствует женщина в нашей душе! Она — наше ребро, наш бок, нами и жива! Без нас, мужчин, женщина и не женщина вовсе! Женщина — это любовь, да здравствует любовь!
Он залпом осушил рог и передал его Турманаули. При этом чуть пошатнулся: «Одолел, проклятый „жипитаури“!» Сунул под мышку вилы и сумку и, подняв руку в знак прощания, не то пропел, не то прокричал:
Живы мы, чего еще нам надо, видим солнце!
Наступает ночь и снова рассветает!
Горе же тому, к кому приходит ночь,
а рассвет уже не рассветет!
Он посмотрел на свою гору и побрел вверх по тропе. Сделав шагов десять, остановился, повернувшись, махнул нам рукой и пошел обратно, к дому.
Перевод Л. Татишвили
Выпивоха
Я хотел начать эту маленькую новеллу так: «Заканчивался сентябрь».
И в самом деле — было двадцать восьмое сентября.
Но тут же почувствовал, что «Заканчивался сентябрь» не слишком оригинальное начало.
Если вы замечали, классики часто начинают свои сочинения с какой-нибудь фразы вроде:
«До весны было еще далеко».
Как доказано историей и теорией литературы, подобное начало значительно выигрышнее, чем бесцветное, хоть и ни на что не претендующее, «Заканчивался сентябрь».
Давайте и мы начнем вроде классиков, тем более что от сентября до весны и впрямь неблизко.
Несмотря на то что большую часть населения бросили на сбор урожая, в городе Бжолиаури не пахло сладко спелым виноградом. В Бжолиаури и в близлежащих селах из-за их географического положения, а точнее, из-за географического невезения виноград поспевает (если он вообще поспевает) в первых числах ноября.
Но пусть читатель не жалеет жителей Бжолиаури. Этот город упоминается в энциклопедиях всех культурных стран мира как родина динозавров и один из самых удобных портов с начала мезозойской эры и вплоть до первого века до нашей эры — особенно для мореплавателей греческого происхождения, а также для родственных им народностей.