Но самое впечатляющее было "на закуску", как выражался дядя. После прохода танков площадь на минуту пустела, и тут из-за Исторического музея вырывались на нее две громадины: сверхтяжелые танки "Иосиф Сталин" и "Клим Ворошилов", настоящие сухопутные дредноуты на гусеничном ходу с несколькими орудийными башнями и многочисленными пулеметами! Дробя каменную брусчатку, чудовища с неимоверным грохотом проносились по Красной площади и, минуя храм Василия Блаженного, сворачивали направо, на набережную Москвы-реки.
Трибуны ахали, присутствовавшие на параде иностранные дипломаты и военные атташе что-то возбужденно лопотали.
- Отцу народов и вдохновителю всех наших побед - ура! - разносилось из репродукторов, и все подхватывали этот клич.
А над площадью неслось: "Вдаль от тайги до Британских морей Красная Армия всех сильней", "Если завтра война, если завтра в поход - мы сегодня к походу готовы!"
На парадах я стоял с дядей Марком с правой стороны от Мавзолея Ленина и видел товарища Сталина!
После парада начиналась демонстрация, продолжавшаяся до самого вечера, но из-за меня дядя уходил с Красной площади пораньше. Мы шли с ним по набережной к Каменному мосту, у которого, оцепленные красноармейцами, высились две громады под брезентами. Это были секретные сверхмощные танки "Иосиф Сталин" и "Клим Ворошилов". Отсюда они уезжали поздно ночью, чтобы никто их не видел.
Дядя Марк мне как-то сказал, что за границей подобных танков не имеется. Мой дядя знал что говорил. Как мне стало известно впоследствии, гигантские танки "Иосиф Сталин" и "Клим Ворошилов" действительно являлись уникальными в своем роде сооружениями, предназначенными для парадов и для "психической атаки" на иностранных дипломатов. Их броню можно было прострелить из карманного пистолета.
Я долго находился под впечатлением парада, воображая себя то скачущим на коне подобно маршалу Ворошилову, то проносящимся на танке "Иосиф Сталин".
Своими мечтами я ни с кем во дворе не делился. Не хотел, чтобы надо мной подтрунивали, мол, тоже вояка, нянькин сын! Все знали, что я драться не люблю и не умею. Прямо скажу, силой и ловкостью я никогда не отличался. К тому же рано стал носить очки, а в школе был освобожден от уроков труда, физкультуры и военного дела, потому что врачи нашли у меня какой-то шум в сердце.
Одно время мне даже бегать запретили, но кто мне мог запретить мечтать? В глубине души я все-таки надеялся, что когда вырасту, то смогу осуществить свою мечту. Ведь пелось в песне из кинофильма "Веселые ребята":
Когда страна прикажет быть героем,
У нас героем становится любой...
- Если им может быть любой, значит, и я могу? - задавал я себе вопрос.
Я любил не только мечтать, каким я вырасту героем, но и поиграть в войну. Конечно, не так, как играли в войну наши огольцы с "американцами": кидались камнями, стреляли друг в друга из рогаток и разбивали до крови носы. Нет, я любил это делать дома, в своей уютной комнате, без всякой драки. Мы играли вначале вдвоем с Сережкой-Колдуном, он был очень малорослый и в настоящих драках тоже не участвовал. И еще иногда к нам присоединялся Мирчик-Сопля. Но чаще Мирчик-Сопля только смотрел, потому что он был лишний - сражаются между собой только два войска.
Наши войска состояли из моих старых игрушек, из шахматных фигур, шашек, домино, карандашей и других предметов, все шло в дело - надо было строить крепости, расставлять артиллерию. Одна сторона была "красные", другая - "белые".
Вскоре мы забросили игрушки и шахматные фигуры и занялись более серьезным делом - игрой в штаб. Мы стали рисовать цветными карандашами всякие стрелки, линии и кружки, обозначавшие военные действия.
Мы перепачкали наши школьные атласы и учебники, где были карты, потом сами начали выдумывать всякие карты и наносить на них обстановку. Там, где были "красные", мы рисовали стрелы и линии красным карандашом, а "белых" - синим. Смысл всей работы заключался в том, что она была страшно секретной и все должно было храниться в тайне.
Мы решили дать настоящую законную клятву по всем правилам, что никогда никому не выдадим нашей тайны. Поздно вечером в проливной дождь отправились на Солдатское поле, напротив клуба завода "Компрессор", и ели там землю.
На следующий день Мирчик заболел, у него поднялась высокая температура. Он испугался и рассказал обо всем своей маме, та прибежала к нам и устроила няньке страшный скандал, заявив, что мы с Колдуном насильно заставляли Мирчика есть землю и что она этого так не оставит, пожалуется в милицию и подаст в суд. К нашему счастью, Мирчик на следующий день выздоровел, но наша тайна стала известна всему двору на потеху огольцам. Атаман окрестил нас с Сережкой "мудрецами" и "чернильными вояками". С Мирчиком, который оказался предателем, легавым, после этого случая мы надолго порвали отношения. Конечно же, моим детским фантазиям не суждено было сбыться - я не стал ни генералом, ни прославленным героем. Но наши военные игры, безусловно, дали мне определенные навыки в руководстве крупными воинскими соединениями и даже всеми вооруженными силами в масштабе государства, о чем еще пойдет речь.
А предвоенное увлечение шахматами, принесшее мне во дворе почетную кличку Левка-Ботвинник за чисто внешнее сходство с прославленным гроссмейстером, тоже сыграло свою роль в моей фронтовой судьбе. С настоящей, взаправдашней, а не понарошной штабной игрой я, например, столкнулся вскоре после прибытия на фронт, мне даже довелось быть одним из ее участников. Правда, я позорно провалился, проиграл - не хватило знаний и опыта.
ГОСУДАРСТВО КГБ
...Мысль о создании собственного государства впервые пришла в голову Сережке-Колдуну, он был маленький и тщедушный, но ужасно башковитый. Тогда как раз появилась книжка писателя Льва Кассиля "Кондуит и Швамбрания", где рассказывалось, как мальчишки придумали себе во время революции свое собственное государство Швамбранию и играли в него. Вот Колдун и предложил заняться новой игрой вместо игры в штаб, которая уже нам наскучила.
Играть мы решили не точно как в книжке, а по-своему. Те ребята жили в старинные времена, еще при царе, а мы ведь живем при советской власти, когда строится социализм, а в будущем даже будет построен коммунизм. Мы так и постановили, что наше государство, в которое мы начинаем играть, будет называться "Коммунистическим Государством Будущего", или, сокращенно, КГБ - так же как Союз Советских Социалистических Республик называется сокращенно СССР. К сожалению, Сережка-Колдун пропал без вести на фронте под Ленинградом в 1942 году. Он бы смог подтвердить, что это словцо мы с ним первые выдумали еще за двадцать лет до того, как оно официально появилось и снискало себе такую широкую известность.
По аналогии со Швамбранией, граждане которой назывались швамбранами, граждане нашей страны КГБ именовались кегебенами.
У нас было все как в самом настоящем государстве: были вожди, разумеется, мы с Сережкой-Колдуном, кегебенский Верховный совет и правительство - пошли в ход китайские болванчики, которых когда-то мама любила собирать и привезла из Китая целую коллекцию. Если такого болванчика один раз щелкнуть по башке, он мог качать своей башкой целый час, как живой. Была армия - шахматные фигуры - маршалы и командиры, пешки и шашки - соответственно, рядовые, был Верховный суд - по совместительству мы с Сережкой, и был враг народа - Мирчик-Сопля, которого мы судили как троцкистско-зиновьевского двурушника и иностранного агента, подражая взрослым. Тогда в Москве начались процессы над врагами народа, и все об этом только и говорили.
Мирчика мы снова приняли в нашу компанию, но при условии, что он будет у нас врагом народа и тем искупит свою прошлую вину. Надо сказать, что он старался играть свою роль добросовестно, безотказно признавался в самых ужасных заговорах против КГБ и в своих связях с иностранными империалистами. За это мы его простили и назначили наркомом НКВД, а на роль врага народа приспособили нашего кота Вундеркаца. Кот был злой, царапался и кусался, его надо было изловить, а это было не так уж просто, а затем накрыть решетчатым ящиком из-под яблок, сверху на ящик мы еще клали несколько увесистых томов Маркса или Ленина из папиной библиотеки, иначе Вундеркац мог легко опрокинуть ящик и вырваться из своей тюрьмы.
Вундеркац, разумеется, в преступлениях не признавался, хотя за ним водилось немало грехов, он не умел говорить по-человечески, зато в тюрьме орал и бесился, как самый настоящий враг народа и шпион.
Игра наша, конечно же, велась в строгой тайне - так было интересней, - никто во дворе не должен был о ней знать, но Мирчик, разумеется, опять проболтался и выдал нашу тайну самому Лешке-Атаману.
Мы играли обычно у нас дома, так как у меня была отдельная большая комната, где нам не мешали взрослые и мы могли вытворять все, что вздумается.
И вот Атаман, законный властитель нашего двора, пожелал, чтобы я его позвал к себе посмотреть, что там химичат его мудрецы.
Лешка-Атаман считался самым сильным не только в нашем дворе. Ни в "Америке", ни в "Шанхае" никто не мог с ним сравниться - в шестнадцать лет он уже, как взрослый, работал молотобойцем на "Серпе и молоте", ему ничего не стоило одним мизинцем выжать двухпудовую гирю! Правда, в школе он доучился только до четвертого класса и в каждом классе сидел по два года.
Делать было нечего. Пришлось пригласить Атамана посмотреть на нашу игру. Нянька опасалась впускать "этого бандюгу" в квартиру - она боялась, что он что-нибудь стянет, но Атаман меня ни разу не подвел.
Он явился преисполненный достоинства, как и положено настоящему атаману, снисходящему к такой мелюзге, как мы с Колдуном, не говоря уж о Сопле, который был на два года младше нас. Держался он сперва развязно, по-хозяйски осмотрел мою комнату, потом заглянул без спроса в папину... и оторопел. Вся спесь вдруг с него слетела, и он превратился из Атамана просто в большого растерянного подростка.
Оказалось, что он в жизни никогда не видел, чтобы у кого-нибудь в комнате было так много книг. Я объяснил ему, что мой папа - красный профессор, научный работник, экономист, знает четыре иностранных языка, и поэтому у него четыре тысячи книг.
Лешка, так и не осиливший в школе таблицы умножения, преисполнился необычайного почтения к моему папе и перестал презрительно относиться к нам, "мудрецам".
Более того, он напросился, чтобы мы приняли его в свою игру, и мы, конечно, предоставили ему самый высокий пост в нашем КГБ. Ведь он был самым старшим из нас и по возрасту, и по положению, а главное, он был настоящим пролетарием, работал на "Серпе", не то что мы.
Сережка-Колдун сказал, что в коммунистическом государстве самое главное - диктатура пролетариата, и предложил назначить Атамана главным пролетарским диктатором, который будет командовать всем нашим государством, а мы должны будем ему подчиняться.
В нашем государстве Атаман установил такой же закон, какой действовал во дворе. Сколько мы его ни убеждали, что при коммунизме будет другой закон и все будут равны, он этой идеи уразуметь не мог. Не доходило до него, хоть кол на голове теши!
У Атамана были свои аргументы: разве может он, Атаман, быть равным Сопле? Ведь он Соплю одним щелчком может пришибить. Или разве могут быть огольцы равны легавым? Разве могут эти "американские вахлаки" и "сизари из Шанхая" быть равными нашим новодомовским огольцам?
В разгар наших игр случилось непредвиденное: у Мирчика-Сопли, нашего наркома НКВД, арестовали папу, коммуниста из Румынии. Мирчик сказал нам, что его папу арестовали по ошибке, получилось какое-то недоразумение. Но он, бедняга, был так расстроен случившимся, что ушел с поста наркома НКВД и вообще прекратил играть в нашу игру.
Вскоре после наркома НКВД такая же участь постигла и военного наркома, то есть меня. На этом наше коммунистическое государство будущего распалось.
Как известно, я в дальнейшем не стал крупным военным деятелем, Сережка-Колдун пропал без вести, не успев стать министром иностранных дел или большим дипломатом, о чем он мечтал. Мирчик тоже не стал славным чекистом, его жизнь трагически оборвалась в Таганской тюрьме, куда он угодил за попытку ограбления хлебной палатки в голодном 1943 году.
Атаман тоже пока еще не стал главным пролетарским диктатором. Правда, фамилия его время от времени проскальзывает в официальных сообщениях вместе со словами "ответственный работник ЦК КПСС". И кто знает...
В начале его послевоенной карьеры мы встретились пару раз. Один раз у него дома на Покровке, когда в семейном кругу за бутылкой "Московской" я рассказывал о своих военных приключениях. Вторая встреча была в райкоме, где он работал заведующим промышленным отделом. Он помог мне тогда с жильем. Тогда же он мне и признался, что почувствовал вкус к партийно-государственной деятельности именно с нашей детской игры, которая явилась переломным моментом в его юности.
Как-то я еще раз заходил в райком, но мне сообщили, что Алексей Васильевич уже не работает там - направлен на учебу в Высшую партийную школу.
Атаман вышел на орбиту, наши пути навсегда разошлись. Спустя много лет мы столкнулись случайно лицом к лицу на Ленинском проспекте, возле моего дома. Он вышел из "Зоомагазина" с клеткой, в которой что-то трепыхалось, и направился к проезжей части, а я шел, мучимый тяжелыми раздумьями, по тротуару. На его властном лице, словно высеченном из камня, красовались стильные очки с дымчатыми стеклами, на лацкане джерсового костюма алел депутатский значок.
От неожиданности я вскрикнул: "Атаман!"
Каменная маска мигом слетела с его лица.
- Китаец, ты еще здесь?! - спросил он не то радостно, не то удивленно.
Сначала его вопроса я не уловил.
- Как видишь...
- А мы с женой тебя вспоминали недавно, на День Победы, как ты воевал. Я еще сказал: "Где мой Левка-то, небось умотал уже к своим в Израиль". "Израиль" он произнес с сильным ударением на последнем слоге.
Атаман торопился: у внучки день рождения! Напротив магазина его ждала черная "Чайка", из машины он махнул мне.
- Ну бывай, привет семейству...
Я еще долго стоял, глядя вслед удаляющейся "Чайке" с цековским номером.
Почему Атаман наперед знал то, что еще только смутно бродило во мне? Может, потому, что набрался он марксистско-ленинской науки, которая позволяет все предвидеть? Может, даже диссертацию защитил на тему о пролетарском интернационализме? Нет, просто остался Атаман верен неписаному Закону Двора, но теперь в масштабе всамделишного государства, а не игрушечного; Закону, согласно которому я по пункту пятому давно уже не числюсь в категории "своих".
ВЕЛИКИЙ ОКТЯБРЬ И ПИРОГИ С КАПУСТОЙ
В школьные годы я очень досадовал, что так поздно родился и поэтому не смог участвовать в Октябрьской революции. Не штурмовал Зимний, не брал Перекоп... Как я завидовал своему папе, которому довелось делать революцию, сражаться за советскую власть и бороться в подполье с буржуями! Я завидовал и папиным товарищам - его соратникам по большевистскому подполью. Какие это были интересные люди! Правда, они не были такими учеными, как папа, но зато были очень веселыми, шумными и... немножечко жуликоватыми - одним словом, они были одесситами.