Группы ходили почти одними и теми же направлениями в сторону Киева и Житомира, Овруча и Мозыря, но каждая пользовалась своей «линией» связи или совершенно незнакомыми людьми. Может быть этим в партизанскую борьбу вовлеклись более широкие круги масс? Или лучше соблюдалась конспирация?
Обычно ночью тихо стучали в окно, чтобы не слышали соседи, и просили хозяина выйти. В хату не заходили. Если он соглашался быть проводником – мы не знали случаев отказа – то ждали пока он оденется и уже на ходу называли нужную деревню или место. Иногда предупреждали, что, если с нами что случится, он ответит перед партизанами. Вот и сейчас: до тетеревских лесов у нас знакомые проводники найдутся, а дальше – сплошной туман, но помнится, что, Костя Тбоев ходил дальше, до Фастова. Этого вопроса я не задал. Командир и комиссар сказали всё, что нашли нужным. У нас не было заведено расспрашивать. У нас есть хорошая явка километрах в сорока от Винницы – будем считать, что всё нормально.
Старшина Исаев выдал всё, что мы попросили, и даже не заикнулся про витамины, хотя всегда ворчал, когда к нему приходили из нашего взвода – никак не мог забыть одну смешную историю, а начиналась она так.
Как-то сбросили нам в тюке два одинаковых бидона. Исаев открыл один. Видит – ружейное масло. Обрадовался, вещь нужная, а то мы уже перешли на бычий жир. Вскоре бидон разобрали по масленкам. Тут случилось, что Петро Туринок свою масленку где-то посеял. Раздобывает он пустую консервную банку и идёт к Василию Ивановичу за ружейным маслом. Тот пошумел, что посуда велика, но всё-таки плесканул из вновь открытого бидона, да так, что почти полную банку налил. Ну, у Туринка обратно уже не получишь, не тот характер. Исаев вслед Петру прокричал, что на весь взвод на целый месяц отпустил.
Приходит Петро в нашу землянку и ставит банку на стол. А у стола сидит Пётр Ярославцев, опустил свой светлый кучерявый чуб на лоб и потихоньку пиликает на гармонике что-то грустное. С верхних нар свесились головы ребят, которые слушают его.
Ярославцев морщит нос и говорит Туринку:
– Петро, убери эту гадость от меня подальше.
Туринок горячий, заводится легко. Он вспыхивает:
– Это у тебя сапоги дёгтем воняют, ишь вымазался, как на свадьбу! А масло пахнет хорошо, – и Туринок в доказательство с видимым удовольствием нюхает банку. Потом на его лице возникает удивление, он из голенища достает ложку, черпает из банки густую буроватую жидкость и отправляет себе в рот.
У Ярославцева быстрая реакция, не отпуская одной рукой гармошку, он вторую руку (уже с ложкой) тоже запускает в банку и … оба улыбаются.
Миша Журко смотрит на них сверху и печально изрекает:
– Что ж вы, поросята, делаете? Ружейное масло жрёте? Теперь из вас, как из старинных пушек, стрелять будем?
– Это или повидло, или витамины, – радостно смеётся Туринок, – старшина перепутал бидоны.
Все посыпались вниз, как по тревоге. Через минуту они уже облизывали свои ложки – банка опустела. Осталось тайной Петра Туринка, каким образом он через некоторое время принёс ещё два котелка витаминов. Хлопцы, отвыкшие от сахара, радовались сладкому, как малые дети. Погубила нас жадность. На другой день на пятом или шестом «заходе» к Исаеву кто-то из каввзвода погорел, но, конечно, все шишки посыпались на наш взвод, организовавший операцию под кодовым названием «ружейное масло». Долго по лагерю раздавались раскаты «грома», производимые голосом старшины Исаева. Шутить с ним никто не смел: еще закинет на дерево громадными ручищами. Только из штабной землянки весело доносился смех.
«Пострадал» ещё Иван Таранченко, успевший почистить витаминами свой автомат. Он хмуро выпытывал в санчасти у Нины Рогачёвой не отравится ли он, если вылижет ППШ (пэпэша).
Сборы в дорогу были закончены. Мы ходили между землянками, прощались с Лысой горой. Вот здесь на самой высокой точке песчаной гряды позавчера в ночь на тринадцатое сентября, мы стояли и смотрели на юго-запад. Карасёв и Филоненко пригласили участников «овруческого концерта», находившихся в лагере. Тут были те, кто вёл разведку, нашёл исполнителей диверсии, кто переносил в Малую Черниговку под Овруч взрывчатку, кто изготовил электрочасовой замыкатель взрывателя фугаса. Стояли Алексей Ботян и Ефим Ободовский, Павел Киселёв и Иван Таранченко, Пётр Ярославецв и Евгений Ивлиев и многие другие. Незримо плечом к плечу с нами стояли погибшие в Киеве разведчики Юля Костюченко, Миша Учаев… и др.
В два часа ночи над горизонтом поднялась кровавая зарница. В городе Овруч взлетело на воздух четырехэтажное здание гебитскомиссариата. Свершился акт возмездия над гитлеровскими палачами. Фашисты, съехавшиеся на своё сборище, нашли бесславный конец под обломками кирпича.
Ночные дороги
Сплошные леса закончились. После Гуты идем только ночью. Надежда некоторых наших ребят ехать на крестьянских повозках лопнула на третьем переходе. Шли установившимся порядком: за мной Павел, потом Николай и Степан, за ними группа Петровича и замыкали Дима, Антон и Иосиф. Идём вплотную друг за другом, чтобы не потеряться в темноте. Белые тряпочки-мишени на спине не нашивали.
Вдруг впереди послышался скрип песка. Хрустело как будто бы кто-то пережёвывал песок зубами. Все сразу приняли вправо и залегли в придорожных кустах. Мимо проехала подвода. На фоне тёмного неба проплыли черные силуэты людей. Две винтовки торчали, как мачты корабля. Кроме скрипа колёс о песок, ни звука. Мистика.
Павел потянулся ко мне и зашептал:
– Кто это? Может наши, партизаны?
– Может и наши, а может и полицаи, скоро рассвет…
– Никак нельзя нам на повозках ехать, – еле шевелил он губами, – «этих» можно было голыми руками потихоньку взять.
Третьи сутки в пути. Уже все втянулись, хотя груз на каждого большой: толовые шашки, патроны, запасные диски, питание к рации, оружие – на брата около двадцати килограммов. В сутки проходим 35 – 40 километров, для того чтобы уложиться в отпущенные сроки.
Группа Петровича идёт налегке. По их «легенде» они беженцы с левобережья Днепра, бежали от надвигающегося фронта, боялись преследования «советов» за службу у немцев. Из дому успели только схватить по узелку с одеждой. По этой «легенде», в случае большой опасности, если нарвемся на немцев и придется принимать бой, они могут покинуть нас в любой момент и дальше двигаться самостоятельно. Их с нами связывает только то, что мы несём питание для их рации, и им желательно легализоваться южнее Казатина. Там «легенда» изменится. Наверное, это основное, почему мы их ведем по-партизански.
Очередная дневка наметилась в кустах возле деревни. Расположились всей группой кучно. Среди невысоких, но густых кустов можно было даже сидеть – нас не видно. Дежурство вдвоем – один может нечаянно заснуть. Мы наслушались от бежавших из плена рассказов: «заснули и очутились в плену». Главное было в маскировке, чтобы не заметили мимо проходящие. Местные жители по кустам не лазили, грибов и ягод тут не было, а немцы ездили только по дорогам, и здесь вдали от фронта боковые дозоры у них отсутствовали. Никто не мог предположить, что в невысоких придорожных кустах лежит группа партизан.
К заходу солнца все отоспались, понемногу зашевелились. Часовые за день ничего подозрительного не заметили. Стадо коров пригнали, жизнь в деревне замерла. Так или иначе, нам нужно туда зайти, чтобы собрать сведения, где стоят немцы и полицаи на следующем участке нашего пути, и раздобыть продукты.
Фашисты дали промашку, наложив большой налог на собак, поэтому их поубивали. Теперь собачьего лая не слышно, и партизаны без шума заходили в деревни. Обычно шли через огороды, мимо усадебных построек, потому что фрицы и полицаи ставили свои посты у околицы, на дороге.
В деревню пошли втроём. Степан тихо постучал в окно. Павел стоял в стороне от дверей с автоматом наготове. Неизвестно, кто появится. Дверь приоткрылась и испуганный женский голос воскликнул:
– Господи, кто там?
– Свои, молодка, русские, не бойся. Мы партизаны, – весело отозвался Степан.
– А-а, – облегчённо протянула женщина, – заходьте.
Люди были напуганы войной и с опаской встречали поздних вооруженных пришельцев, потом оттаивали и провожали порой со слезами на глазах, как самых близких.
– В селе чужих нет? – дипломатично спросил Павел.