Пётр Ярославцев и Миша Журко рассказывали, как начались бои за Лысую гору. В тот день очередь мыться в бане была нашего третьего взвода. Уже почти все вымылись и подсыхали на солнышке, когда на северном посту раздались пулемётные очереди. Баня находилась ближе всего к посту и все, кто там мылся подхватили автоматы и ринулись туда.
– Пётр бежал совсем голый, в мыле, – со смешинкой вспоминал Миша, – и кричал: «Ура!.. Бей фрицев!»
– Ты не преувеличивай, Журко, – возражал Ярославцев, – на мне была пилотка, а вот Петро Туринок, тот действительно бежал только с полотенцем, и прежде чем стрелять постелил его, ему видите ли хвоя колется.
Первый бой длился недолго. Каратели, получив крепкий отпор и понеся потери, откатились и ушли. Это была их разведка боем. Гестапо достаточно много знало о наших боевых действиях. Особенно их обеспокоил разгром колонны карателей под Ельском. Местные партизаны такую операцию совершить не могли.
Нашелся и у нас один трус и предатель, перебежавший к фашистам и через местную газету обращавшийся непосредственно к карасёвцам с посулами от оккупантов. В отряде разоблачили двух посланных к нам шпионов. Один из них был Афанасьев, который в бою под Москалёвкой стрелял в небо. Он, не разобравшись кто мы, повел среди омсбоновцев разговоры о хорошей жизни у немцев, и возможностях перейти к ним.
Каратели методично каждое утро начинали наступать на нашу базу. Под огнем откатывались назад, подбирали своих раненых и убитых и снова начинали лезть на наши окопы. После двух-трёх отбитых атак, они убирались.
Через некоторое время прилетал «костыль», начинал кружить над лесом и бомбить ложный лагерь, устроенный нами на соседних холмах и «плохо» замаскированный. Когда фрицы пускали ракеты, указывая летчику направление бомбёжки, мы не оставались в долгу и пуляли из ракетницы во все стороны. Фашист пугался, не мог разобраться, где свои, а где партизаны, и сбрасывал бомбы куда попало. Нас это очень развлекало.
В одно утро моего дежурства по лагерю за постом раздался взрыв мины. Подступы к лагерю мы заминировали. Для наступления карателей было рано – они приходили позднее.
На посту уже находился Карасёв.
– Марат, пошли проверим, что там, – он выскочил из окопа и пошёл вперёд.
Некоторое время я шёл сзади, потом пытался обогнать командира, но он ускорял шаги.
– Виктор Александрович! Разрешите мне пройти вперёд!
Карасёв молча продолжал идти впереди не оглядываясь.
– Виктор Александрович! У вас только маузер, а у меня автомат.
Когда спустились с холма вниз и стали приближаться к дороге, по которой приходили немцы, я больше не мог терпеть, чтобы командир шёл впереди меня. Я схватил его за рукав.
– Стойте! Дальше минное поле, я обязан идти первым! – это был мой последний козырь.
Карасёв посторонился и пропустил меня вперед. У свежей воронки на краю дороги валялась туша подорванной лошади. Земля ещё дымилась. Вокруг никого не было. Обратил внимание командира на болтающиеся на дереве тряпки: при взрыве мины с человека срывает всю одежду и разбрасывает на ветки. Очевидно на лошади подорвался кто-то из разведки карателей. Они подобрали его и уехали. Прошу командира не подходить, так как землей присыпаны метки нашего минирования, и можно случайно наступить на свою же мину. В такой ситуации наступил на мину Алёша Новобранец.
Карасёв согласно кивает головой. Он справедлив и готов выслушать мнение подчиненного. Мы его уважаем и за личную храбрость тоже. В бою мы часто видим его среди нас с маузером в руках в самые критические моменты.
В тот день фрицы больше не появлялись. Люди отдыхали.
Большинство взводов отряда перебралось в другой лагерь, названный «зелёным» из-за большой травы, густых кустов и высоких лиственных деревьев. На Лысой горе командование оставило человек пятнадцать партизан не пускать в лагерь карателей, привязать их к одному месту, чтобы они не рыскали по лесу.
Третий взвод уже полностью находился в «зелёном» лагере, когда с Лысой горы донеслась сильная стрельба и взрывы гранат. Карасёв заглянул в наш шалаш и первым увидел меня.
– Марат бери десяток ребят, два пулемета и бегом на Лысую гору. Фашисты обнаглели: полезли после обеда. Проучите их!
Через минуту мы бежали по тропе через лес. До старого лагеря было не больше пяти километров по прямой. Вскоре начали свистеть шальные пули. Развернулись в цепь. На флангах спешили самые молодые в отряде, почти мальчишки, Коля Гапиенко и Женя Гриба. При первой возможности они хватали пулемёты: автоматы казались им «неэффективным» оружием. Вот и сейчас, услышав команду Карасёва, у одного в руках оказался ручной «дегтярь», у другого – трофейный пулемёт «шкода». За ребятами надо следить в оба, то Коля, то Женя вырываются вперед – ненадолго и до беды. Прошу Мишу Журко и Петра Туринка не отпускать их от себя ни на шаг. Вася Божок тоже беспечен в бою, а потом, смущаясь, оправдывается.
По фрицам ударили сбоку, во фланг. Так вышли к месту боя. Вместо того, чтобы разворачиваться в нашу сторону, они с криками и воплями бросились назад, подгоняемые очередями из окопов на Лысой горе.
Оказалось, что фашисты, руководимые каким-то чином с высокой тульей на голове, пытались незаметно подползти к окопам и ворваться туда. Наши хлопцы нарочно подпустили их и забросали гранатами. Это мы и услышали в «зелёном» лагере. Наша группа только ускорила их бегство. На всякий случай остались ночевать на Лысой горе в нашей уютной землянке.
Утром каратели опять не наступали. Что они затевают? Кухня не работала. Еду оставшимся здесь приносили в трофейных термосах, как на передовую. Впрочем, это и была передовая в тылу у немцев у партизанского отряда.
Вчера в спешке забыл взять у Нины Рогачёвой хину от малярии, приобретённую прошлым летом в «тропиках» реки Сунжи. По всему чувствовалось, что сегодня (на третий день) будет очередной приступ. Полмесяца меня преследует малярия. Если утром принять восемь-десять таблеток, то приступ можно перебить. Паша Киселёв её не подхватил на кавказском фронте, а в белорусских болотах её, к счастью, нет. Медицина говорит, что малярией болеют только два года подряд, а на третий надо снова встретить малярийного комара, чтобы заболеть. Это меня успокаивало, так как на Кавказе мне делать нечего. У Нины Рогачёвой запаса хины для одного пациента предостаточно. Прискакали верхом прямо на Лысую гору Паша Колганов и Вася Куликов и передали приказ Карасёва: «Приготовиться к уходу! Заминировать землянки и все подступы к лагерю. Сегодня все должны покинуть Лысую гору!»
Командир не просто так послал вчера нас минёров в старый лагерь, уже было принято решение о минировании, о том, чтобы спасти лагерь от разрушения его карателями.
Разбились парами и распределили зоны минирования. Мин и взрывчатки было достаточно: недавно получили груз на двух самолётах, с ними прилетел радист Виктор Прокошев. Паше Колганову и мне минировать досталась местность к востоку от лагеря.
Поставили с десяток противопехотных мин ПМД-7 и несколько фугасных зарядов с взрывателями натяжного действия с элементами неизвлекаемости. Сначала заминировали дальние подходы к лагерю со стороны «аэродрома». На обратном пути повстречали Петра Ярославцева, Васю Куликова, Колю Новаторова и Василия Ивановича Исаева. Они зарывали какой-то ящик в лесу. Возвращались на Лысую гору все вместе.
В лагере распоряжался приехавший Виктор Александрович Карасёв. Миша Журко с Колей Гапиенко и Мишей Крыловым минировали землянки. Петро Туринок и Серёжа Кафтанов отправились в сторону конюшен, а мы с Пашей Колгановым – на восточный склон горы. С собой ещё прихватили с десяток противопехотных мин. Чертежей на минное поле не составляли, а просто запоминали ориентиры и направления полос минирования. Рукой выгребали канавку, ставили мину и присыпали песком, смешанным с опавшей хвоей.
Незаметно подкрался приступ малярии. Закладывало уши и чуть-чуть дрожали руки, но работать можно было. Паша где-то отстал: у него было мало опыта.
Откуда-то издали донесся голос Карасёва:
– Марат, оставь мину и иди сюда.
Мне хотелось закончить установку мины, и я не отозвался. Вдруг голос командира раздался неожиданно резко:
– Марат! Выполняй приказание!
Оглядываюсь, оказывается Виктор Александрович и Паша Колганов стояли в трех метрах позади меня и смотрели, как я минирую. Что-то им не понравилось. Карасёв смотрел на мои руки и опять далеким для меня голосом, уже обращаясь к Паше, проговорил: