Вдруг Миша начинает смеяться:
– Фрицы драпают аллюр три креста!
Оглядываюсь, вижу их спины и развивающиеся хвосты коней. На этот раз пронесло. Спускаемся с насыпи и бежим к своим. Встреча радостна. Теперь сам чёрт нам не страшен.
Начштаба старший лейтенант Крючков ворчит – ругаться он не умеет:
– Давно ждём Вас, стадо уже погнали лесом, а вас все нет. Заблудились, наверное, в темноте?
Миша Журко дипломатично отвечает:
– Шли прямо по компасу.
– Мы беспокоились за вас. Тут конные мадьяры вдоль дороги рыскают, – вставляет Петро Туринок.
Оказывается, это были мадьяры. Немцы, наверняка, попытались бы нас взять. В отряде даже гуляла притча: «если наших пятеро, а мадьяр пятнадцать, то можно спокойно принимать бой и разогнать их, а если наших пятеро и немцев пятеро, то это будет бой на равных».
Венгры в сорок третьем году, после битвы на Волге, были уже не теми вояками, что раньше. Многие понимали, что война фашистами проиграна, и нет смысла приносить себя в жертву нацизму. Прошлой зимой они меняли винтовку на буханку хлеба. Но сейчас немцы снова заставили их воевать.
Через пару часов пути по лесной дороге Николай Иванович дал команду на большой привал. Все сильно притомились, отмахав за ночь по грязи свыше полсотни километров.
Днёвка прошла спокойно, только посты задержали женщин и ребят, собиравших в лесу ягоды. Таково было установленное правило: если кто из жителей набредёт на место стоянки, то их оставляли до вечера и отпускали только перед своим уходом. «Бережёного Бог бережёт». Люди не обижались на нас за недоверие, они знали цену предательства. С закатом солнца тронулись в последний перегон. Трое девчат со слезами на глазах упрашивали капитана «взять их в партизаны». Это «работа» Петра Ярославцева.
Тучи за день рассеялись, вечер был удивительно тихий, не шевелилась ни одна ветка. Вперед головным дозором ехали верхом на трофейных конях Борис Салеймонов, Николай Пасько и Василий Баранов. За ними в отдалении тянулся наш обоз. Некоторые ребята шли пешком, тихо разговаривая между собой. Лес любит тишину. Другие ехали на дрогах – длинных повозках, на которых вполне могли лежать двое головами в разные стороны и не касаться ногами. Пётр Ярославцев завалился на последнюю повозку и тут же задремал. Днём он проговорил с задержанными девчатами и, понятно, не выспался.
Повозки на этот раз тянули кони, а не волы – или МУ-2, как их прозвали партизаны, по аналогии с тихоходными самолётами У-2 – поэтому мы ехали довольно быстро, как успевали пешие, и надеялись скоро быть дома в лагере.
За повозкой, где спал Пётр Ярославцев, шла наша врач Нина Рогачёва и Миша Журко. Она рассказывала, как в зимнюю стужу в январе сорок второго года переходила линию фронта с отрядом Константина Заслонова в первый раз.
Когда ноги уставали сидеть на дрогах, я спешивался и присоединялся к ним. В лесу стало совсем темно. Не разберёшь, где лес, где земля. Только полоса неба над дорогой мерцала звёздами. В Москве такого тёмного неба и ярких звёзд нет.
В движении за тихими разговорами незаметно пробегала ночь. Близился рассвет. Вдруг тишину разорвал треск «шмайссеров» – немецких автоматов, и «выбухи» винтовок. Вокруг запели пули. Фашистская засада! Они тоже стали применять партизанские методы войны.
Ещё не подали команды «к бою», кони не успели испугаться и понести в сторону, как Пётр Ярославцев лёжа, с повозки, по вспышкам выстрелов дал длинную очередь из своего автомата. Сделал то, что надо делать при встрече с засадой: сразу открывать ответный огонь, не давать врагу поднять голову. Застрочил «пэпэша» Миши Журко, впереди заклокотали пулеметы Макара Тимошевского и Васи Божка, наш огонь перерос в сплошной треск.
Сквозь пальбу чуть слышно донеслась команда старшего лейтенанта Крюкова:
– Заворачивай повозки влево!
Ездовые стеганули коней, и они понеслись через кусты влево от дороги. Мы лежали вдоль дороги справа на той же стороне, где затаились фрицы и били по засаде. Их огонь стал заметно ослабевать. Они не ожидали такого отпора. Фашисты думали, что мы бросимся бежать, и они легко расстреляют нас в спину.
Пока шёл бой, заметно рассвело. Фрицевская засада лежала за толстым поваленным деревом между высокими багряными соснами. Слева от дороги за кустами открылась небольшая поляна. За ней начинались заросли молодого сосняка. Фашисты продолжали пальбу. Они были совсем рядом. Нам пора уходить, пока совсем не рассвело.
Пули посвистывали над головой. Похоже, что фрицы не поднимались над своей баррикадой и стреляли наугад.
Послышался приказ Николая Иванович:
– Отходи на опушку! Божок, прикрой пулемётом!
Перебежками, отстреливаясь, мы стали отходить через дорогу по краю поляны. Вася Божок, не переставая бил из своего шкодовского трофейного пулемёта, его второй номер Коля Гапиенко еле успевал набивать патронами двадцатизарядные кассеты. Колю одного из первых приняли в наш спецотряд еще во время рейда в Мухоедовских лесах по просьбе его деда, подпольщика, расстрелянного потом фашистами.
Отбегая, чуть не наткнулся на Афанасьева, парня, который недавно бежал из плена и пришёл к нам в отряд. Он лежал в высокой траве и приподняв винтовку палил в небо. Огонь сверкнул прямо мне в лицо.
– Ты куда, паразит, стреляешь? – разозлился я и ударил сапогом по его винтовке, что она отлетела на несколько шагов.
Лицо у него позеленело от испуга. Он вскочил, пригнулся и чуть ли не на четвереньках побежал к лесу. Потом вспомнится еще мне этот случай.
На опушке леса, влево от дороги, уже все собрались, когда подошли Афанасьев и я. Там же под деревьями стояли наши повозки. Быстро рассветало. Ребята молча курили. Николай Иванович обвел всех взглядом и спросил:
– Все на месте?
– Нет Бориса Салеймонова, Николая Пасько и Василия Баранова, – сразу отозвался Петро Туринок.
Нет наших разведчиков, наших однополчан… Неужели они…
Мы невольно смотрим на Васю Божка, он ехал на первой подводе.
– Мне показалось, – неуверенно произносит Вася, – что они проскакали вперед.
– Кто пойдёт в разведку? – спрашивает капитан.
В армии просто последовал бы приказ «таким-то идти в разведку», а здесь, в партизанах, хотя мы и воинская часть, выполняющая спецзадание, многое делается добровольно, многое сначала обсуждается всеми, прежде чем принимается решение. Миша Журко посмотрел на меня и сказал Николаю Ивановичу:
– Мы с Маратом пойдём.
Солнце уже взошло, и яркие лучи пробиваются между деревьями. Перезаряжаем диски автоматов и уходим. Огибаем поляну слева, пересекаем дорогу и заходим в тыл засады. У спиленного дерева никого нет. На траве виднеются следы крови, всюду валяются стреляные гильзы.
Возвращаемся на дорогу. Рассматриваем отпечатки следов. Вот прошло трое коней. Один шёл впереди. Здесь они пустились в галоп, почти напротив поваленной сосны. А это что такое? Следы коней затоптаны подошвами немецких сапог с кованными гвоздями!
– У Бориса Салеймонова тоже были трофейные сапоги, – тихо говорит Миша, – но тут разные следы, – тут же добавляет он, – но что фрицы делали на дороге?
На этот вопрос мы ответить не можем. Следов падения и крови нет. Идём дальше по конским следам. Они сворачивают в лес и теряются в опавшей хвое.
Находим тропу, по которой ушли фрицы. Она скоро выводит нас на опушку леса. Впереди большое поле пшеницы. Правее виднеются крыши домов – это деревня Мальцы, куда они ушли.
Хлеба высокие, почти до плеч. Идём слегка пригнувшись. Нас не видно. Мы тоже не видим ничего кругом. Приподнимаем над колосьями головы, и перед нами в нескольких метрах торчат две красные морды с чёрными усами в мадьярских пилотках. Растопыренные глаза на рожах испуганно моргают.
Миша Журко как-то боком выступает вперёд и тем самым не дает мне полоснуть по ним из автомата. Головы исчезают, слышен топот убегающих. Всё это происходит в какие-то мгновения.
Отталкиваю Михаила в сторону:
– Вечно ты лезешь вперёд! Теперь стреляй в белый свет!
Миша краснеет и виновато молчит. Забираем левее и выходим на полевую дорогу. Начинаю понимать, что Миша собою, своим сердцем, загораживал от пуль мою жизнь. Мне хочется обнять его.
Дорога с двух сторон огорожена жердями, по ней прогоняют на пастбище скотину. И точно, слышно мычание коров, хлопки пастушьего кнута. Может быть сейчас что-нибудь узнаем. Отходим от дороги в сторону, чтобы не напугать стадо. Из-за поворота появляются всего несколько коров, хотя деревня довольно большая. Сзади идёт мальчонка в длинной с чужого плеча залатанной телогрейке.