– А что, логично, могло быть и так, перешагнули через мины, – соглашается Пётр Ярославцев, – но есть и второй вариант: на шоссейке оставались только две мины, когда погнали народ, до той мины, что была за объездом, толпа людей могла и не дойти, на ней потом подорвётся одиночка-камикадзе, иначе как самоубийцей его и не назовёшь. Зачем ему надо было наезжать на одну единственную мину, которая там лежала? Шоссейка широкая.
– Правильно, – встрепенулся Вася Божок, – а вторая невзорвавшаяся мина знаете, где находилась? Под машиной, которая подорвалась последней! Никто её там не искал, и никто по ней пройти не мог – она ждала своей минуты между колёсами! Вспомните, что рассказывала разведчикам учительница: «взорвалась ближайшая машина, которая поворачивалась…»
– Всё это одни предположения и фантазии, – изрекает Миша Журко, – никто точно не узнает, как всё произошло, только у фрицев можно спросить.
– Понятно, но так или иначе, а фрицев угробили много, они воздвигли целое кладбище, берёзовую рощу только для одних крестов вырубили, семь машин потеряли, а главное они не прошли, – примиряет всех Борис Салеймонов.
– Что такое «функен-мины»? – запоздало спрашивает любопытный Петро Цалко.
– Очевидно, немцы имели ввиду «радио-мины», которые взрываются на расстоянии по радиосигналу, – поясняет Вася Баранов.
Разговоры постепенно умолкают. Наступает ночь. В партизанском лагере глубокая тишина. Не спят только в дозорах часовые и тихо, как призраки, по косогору проходит патруль. На соседнем болоте перекликаясь квакают две лягушки. Ночь.
Засада под Мальцами
В село вошли глубокой ночью без боя. Произвели разведку, обнаружили притаившихся под навесом гумна двух часовых и по-тихому сняли их. Несколько фашистов-насильников нашли пьяными в постелях. Казнили их в овраге за околицей и присыпали землей, замаскировали, чтобы жители не пострадали от карателей. Немцы, обнаружив своих убитых даже возле деревни, без всякого расследования сжигали ее, а жителей расстреливали.
Забранный у населения в соседнем районе скот – по данным нашей разведки – фрицы гнали на станцию Овруч для отправки в Германию. Нам было поручено покарать грабителей. Часть бычков взять для питания отряда, а остальной молодняк и коров распределить по хатам. Слух о том, что партизаны раздали коров, дойдет до деревень, где немцы реквизировали скот, и хозяева придут сюда за своими коровами. Жители без слов отдадут их. Так бывало не раз, когда люди за десятки километров приходили за своими конями, скотом, повозками.
Больше оккупанты скот у них не отберут: его попрячут по оврагам, в рощах, лесах, в крайнем случае, заколют на мясо.
Стадо немцы загнали на бывшую колхозную ферму. Пока наши ребята с помощью местных жителей отделяли бычков, искали погонщиков и проводника, разводили скотину по деревне, Миша Журко и я направились минировать овручскую шоссейку. На какое бы задание мы с ним не уходили, у нас всегда с собой были несколько толовых шашек, бикфордов-шнур и взрыватели с капсулами-детонаторами.
Руководивший операцией старший лейтенант Николай Иванович Крючков, коренастый с небольшой бородкой и с неразлучной трубкой, напутствовал нас:
– Хлопцы, в селе мы пробудем не больше часа. Специально ждать вас не сможем. Рассчитайте свое время сами. Учтите, что отсюда до железки, а за ней леса – не меньше пятнадцати километров.
– Николай Иванович, не беспокойтесь, через полчаса вернемся обратно. Вы и тронуться не успеете, – заверили мы его.
До шоссейки дошли быстро. Никакого движения не было заметно. Щебеночное покрытие раскапывалось легко. Поставили вразбежку два толовых заряда с нажимным взрывателем. Замаскировали и сели на обочине перекурить, пряча огонек самокрутки в ладонях. Небо затянуто сплошными мрачными тучами. Не проглядывает ни одна звездочка. Темень такая, что в пяти шагах ничего не видно. Черная земля слилась с черным небом, линия горизонта пропала.
– Ну что, Миша, потопали помаленьку?
–Двигаем в село прямиком через поле. Один черт – и там грязь, и там грязь, зато ближе, – предлагает Миша.
Днем шел дождь, и земля не успела просохнуть. Сапоги вязнут в земле по щиколотку. С трудом вытаскиваем ноги. Идем что-то уж очень долго. Натыкаемся на какие-то амбары. Мимо них мы вроде не проходили. Огибаем их и чавкаем дальше. Где-то запели первые петухи. Не разберем с какой стороны они кукарекают.
Наконец упираемся в забор. Проходим вдоль него и видим кирпичную арку ворот. Похоже, что это церковные ворота. Миша останавливается.
– Это не та деревня, – задумчиво произносит он.
– Ну и что, пойдем в ту, в которую нам нужно, – меня это не волнует. Миша не раз ходил сюда в разведку, и я полностью на него полагаюсь.
– Да пойми ты – это вообще незнакомая деревня, – продолжает Журко.
Тут до меня доходит, что мы заблудились и попали неизвестно куда. Смотрю на светящийся циферблат трофейных часов: солнце взойдет где-то через два с половиной часа. Старший лейтенант Крючков сказал, что до леса пятнадцать километров. Нам надо торопиться. Решаем не искать деревню, где находятся наши, а идти по компасу на север. Все равно они не будут дожидаться нас. Впереди шагает Миша. В кромешной темноте еле вижу его переваливающуюся черную фигуру. Вернее, не вижу, а чувствую темное пятно и слышу тяжелое дыхание. Стрелка компаса смотрит ему в спину.
– Миша, бери левее. Миша, чуть-чуть правее.
И так все дорогу. Компас лежит у меня на ладони, и я часто подношу его светящуюся стрелку к глазам. Иногда тень Миши растворяется, и я слышу только хлюпанье его сапог. Особенно тяжело идти по вспаханному полю, проваливаясь в междурядье. Мы очень спешим. Пот капля за каплей стекает по лицу и между лопатками. Идем без остановок. Перед рассветом ночь становится особенно мрачной. Продираемся сквозь темноту. Но вот начинает на фоне неба виден силуэт Миши. Это еще не рассвет, и пусть он наступит как можно позже. Случайно выходим на полевую дорогу, вьющуюся в нужном для нас направлении. Под ногами такое же месиво из грязи. Мучает жажда.
– Миша, в твоей фляге осталось что-нибудь?
– Нет. Давно еще, до деревни опустошил, и забыл налить.
– А в колее на дороге вода хлюпает…
– Что мы собаки? Лакать языком из лужи, – возмутился Миша.
– А если попробовать зачерпнуть ложкой?
Михаил останавливается, вытаскивает ложку и наклоняется над колеёй. Черпает несколько раз, сплевывает и незлобно ругается.
– Мокрая. Пить можно, если не думать, что это лошадиный рассол. Кто-то недавно проехал, пузыри на воде, может даже наши.
Вода тепловатая, и отдает глиной. Пьем из ложек. На зубах скрипит песок, но сухость во рту пропадает. Вдруг нас начинает разбирать смех. Мы хохочем. Если нас кто услышит в темноте, подумают, что черти забавляются.
– Давай еще микстурки примем, – захлебывается смехом Журко.
На горизонте светает. Мы спешим дальше, почти бежим. Кругом бескрайние голые поля без единого кустика. Ситуация скверная.
Наконец дорога поднимается на невысокий пригорок. С него виден откос железной дороги, перед ним шоссейка. Кругом ни одной души, как будто в мире только я и Миша. Сразу за железкой начинается лес. Золотятся вершины елей, озаряемые первыми лучами восходящего солнца.
Быстро перебегаем шоссе и взбираемся на невысокую насыпь железной дороги. Правее, на опушке леса, замечаем повозки и людей.
– Ура – это наши! – ликуем мы молча. Они тоже увидели нас и машут руками.
– Но кто же тогда эти? – проносится в голове. Слева, буквально в ста метрах, толпится группа конных в пятнистых плащах. Они тоже смотрят на нас.
– Это фрицы! – негромко восклицает Миша, срывает автомат с плеча и берет на изготовку. Я проделываю то же самое.
До фашистов вдвое ближе, чем до наших. Мы, как два телеграфных столба, торчим на виду у всех. Наши разворачивают повозку с установленным на ней пулемётом. Фрицы съехались в кучу и о чём-то совещаются. Если они лавой кинутся на нас, то через десяток секунд будут здесь, тогда нам несдобровать.
Расстёгиваю ремешок на сумке с гранатами. «Если залечь за рельсами, то вряд ли поможет нам это, и с шоссейки будем проглядываться, как пальто на вешалке», – думаю я.
– Пошли по шпалам к нашим, – предлагаю Мише, – только не торопясь, пусть думают, что нам плевать на них.
Миша понимает меня с полуслова. Немцам не видно, что делается за насыпью, может быть там целый отряд партизан. Иначе, что же «эти двое» так спокойно прогуливаются.