– Твоя тёплая хата дожидается у леса – на четырёх ногах и с хвостом, – прыскает смешливый Вася Божок.
С двух сторон подходят наши дозоры, тоже мокрые и чуть продрогшие. Одно дело копать – другое лежать на мокрой траве, прислушиваться к каждому шороху и всматриваться вперёд.
– Давайте, ребята, поскорее, – торопит Женя Ивлиев дозорных, – надо идти к коням и углубиться в дебри, под утро здесь станет жарко, о селе нечего и думать.
Только въехали в чащу леса как разразился жуткий ливень. Через минуту промокаем до мозга костей, плащ-палатка не спасает. Если натянуть на голову капюшон, то от низвергающихся потоков воды ничего не будешь слышать и видеть. По спине между лопатками течёт ручей. Вскоре сапоги доверху наполняются водой и начинают напоминать глиняные кувшины, тянущие вниз. Сапоги у меня хорошие армейские, можно сутки по болоту шагать – воду не пропускают, ноги сухие, что особенно важно солдату. Проскальзывает мысль, что сделал чрезвычайное открытие, оказывается, что и изнутри они тоже не выпускают воду, раньше об этом я как-то не догадывался. Умудряюсь, как настоящий джигит, периодически на ходу, не слезая с коня – по дороге течёт река – стаскивать их и выливать воду. Поводья держу в зубах. Акробатический номер под тёмным ночным небесным куполом. Под утро я разгляжу, что братья партизаны поступили иначе: они просто сняли сапоги!
Рассвет застаёт нас на полпути от дома чистым голубым небом без единого облачка. Но где-то вдали ещё слышны раскаты небывалой грозы. В ту ночь в местных отрядах от молний погибнут несколько партизан, застигнутых грозой в лесу, под деревьями. Рассказывали, как часовой приставил винтовку к дереву, а сам спустился в землянку, спрятался от дождя. После грозы нашёл свою винтовку расплавившуюся и скрученную в штопор без приклада – сгорел до пепла.
Места здесь между реками Словечной и Желонью изумительные по красоте. Развесистые кряжистые дубы на ровных, как футбольное поле, лужайках с изумрудной травой, словно посеянной людскими руками. Холмы с корабельными соснами и могучими треугольниками елей. В лощинах протекают ручейки с родниковой кристально чистой вкусной водой – даже зубы леденит.
Подъезжаем к поляне с двумя высокими дубами. На ней спешился наш головной дозор Пасько и Гашенко. Сигналов они не подают.
– Вот, – показывает на землю плёткой Николай Пасько.
– Что «вот»? – спрашивает Женя Ивлиев с удивлением.
– Вот выбрали, девять на восемнадцать и два толстых дубовых столба: хорошая волейбольная площадка, готовая.
Мокрые, озябшие и голодные мы громко хохочем, даже согреваемся. Слишком контрастная к нашему положению предстала картина. У нас совсем другая планида. Даже до мечты о том, что после войны построить здесь, на этом месте, дом отдыха или санаторий для партизан, мы не доходим.
Вася Божок едет рядом. От наших гимнастёрок и плащ-палаток при первых лучах солнца начинает подниматься пар. Одежда быстро сохнет. Рассказываю интересующемуся всем Васильку про кавказские перевалы, минные поля в долинах, ползущие с крестами на боках фашистские танки. Про однополчан, оставшихся там навеки лежать в земле под красными звёздами…
– Хочу спросить тебя, – поворачивается в седле Вася, – зачем привязывать ниткой боевую чеку, её крепко зажимает пружина ударника. Нам в бригаде об этом не говорили, когда изучали подрывное дело, это ваш горький опыт на кавказском фронте?
– И горький и кровавый. Был такой строжайший приказ нашего командира капитана Скоробогатько при постановке ударника взрывателя на боевой взвод, привязывать одним оборотом нитки чеку, и только потом ввертывать капсюль-детонатор и вставлять в мину. Нитка выдерживает усилие около трёх килограммов, бывает боевая пружина ослабнет, капсюль она разобьёт, а чеку держит слабо: небольшой нажим при маскировке и мина срабатывает. Никто не скажет от чего погиб минер, но момент взрыва, когда работаешь недалеко друг от друга, можно усечь. Скоробогатько дотошно после каждого несчастного случая выспрашивал минёров бывших поблизости. Нитка сыграла свою роль подстраховки. Помню, приезжает как-то к нам проверяющий из занимающей оборону дивизии, подполз поближе, увидел, что у нас ниткой чеку подвязывают, расшумелся: «по вашим минам танки немецкие пройдут!», тут дружок мой одессит Жилкин с добродушнейшей одобряющей улыбочкой говорит ему: «а вы ноженькой, мысочком наступите на мину – мы и убедимся, кто прав». Тот замолчал, покраснел и ползком, ползком назад и ходу. Посмеялись мы вдоволь.
– Хорошо-то как летом, любой лесок укроет, как мать родная, солнышко пригревает. Под каждым кустом дом найдёшь, не то, что зимой. Как вспомню, зубы начинают дробь выбивать. Когда шли от линии фронта мы по неделе в деревню не заходили. Замерзали так, что в животе ледышки образовывались, – улыбаясь рассказывает Вася Божок, – тяжело нам было в зимнем походе. Сейчас что, отсырели, как спички, пообсохнем на ходу.
Вдруг Вася неожиданно засмеялся:
– Тебе рассказывали про Пану Безух, нашу радистку как она с нами фронт переходила? Нет? Ну, тогда слушай. Сначала готовили нас к парашютному десанту и тоже на Кавказ. Выдали тёплую кожаную форму. Спроси у Миши Журко, он сохранил и покажет тебе шлем на меху, как у лётчиков. Но наверху у начальства мнение переменилось или что-то не сработало как надо. Нам вместо стальных рук – крыльев самолёта дали деревянные ноги – лыжи и пустили совсем в другую сторону пешим порядком через фронт под Торопцом. До места базирования у Киева было свыше тысячи километров тяжёлого зимнего пути. Стояла февральская стужа с ветрами и пургой, кривыми дорогами. Передний край фронта перешли спокойно, правда на второй раз. Армейские разведчики и сапёры повернули обратно. Вёл отряд командир разведки старший лейтенант Крючков Николай Иванович; Борис Салеймонов, Петр Ярославцев и Саша Матвеев – опытные разведчики. Вспыхивает ракета – мы без команды бросаемся в снег. Погаснет – идём дальше. На всех белые маскировочные костюмы. Оружие обмотано бинтами, чтобы не чернело на снегу и не блестело от ракет. Идём на лыжах час, другой, третий… Пора бы и отдохнуть, устали смертельно. Груз за плечами у каждого килограммов по двадцать с лишним, да ещё волокуши тащим с боеприпасами, запасными батареями для раций, медикаментами, а батареи тяжелее, чем толовые шашки. Торопимся оторваться от линии фронта, уйти подальше, затеряться в лесах. Старшина Исаев, который чуть не раздавил тебя при встрече, курсирует вдоль колонны, то мимо пропустит, то снова уходит вперёд – он двужильный, ему всё нипочём. Вдруг видит: проходит на лыжах врач Нина Рогачёва, за ней радисты Коля Тернюк, Вася Вернигоров, Коля Новаторов – это всё где-то в середине колонны – а дальше за ними никого нет. Василий Иванович разворачивается и гонит, что есть мочи, назад по лыжне. Метрах в ста натыкается на Пану. Она, как колобок, маленькая, румяная облокотилась на лыжные палки, закрыла глаза и тихо посапывает. За ней цепочка остальных наших стоит. Старшина обрушивается на неё, от негодования он заикается:
– Ты… ты почему стоишь, п-пичуга? Все вперёд ушли, а ты здесь дремлешь? Крутом землянки фрицевские, вторая линия!
Пана оглядывается кругом, ничего не видит, кроме снега.
И с обычной для неё невозмутимостью тихо отвечает:
– Вы, товарищ старшина, не шипите, как гусь на меня, а если хотите, то вот впереди стоит Коля Новаторов, его и погоняйте, а я тут не причём.
Исаев смотрит туда, куда кивает Пана, и видит заснеженную ёлочку, похожую на силуэт человека в маскировочном костюме, Василий Иванович делает шаг туда и начинает лыжной палкой сбивать снег с ёлки и при этом рычит, как тигр:
– Где тут Коля? Покажи мне тут Новаторова? Где тут он?
Вася Божок смеётся, вспоминая ту необычную картину и добавляет:
– Марат, ты при случае обрати внимание, по-моему, когда Пана встречает на тропке Василия Ивановича, то она обходит его стороной, а девушка она смелая.
Да. Очень смелая. Через год, находясь на задании в оккупированной фашистами Польше, на группу, в которой была Пана, неожиданно под утро – они остановились переночевать на хуторе – напали каратели, малочисленная группа приняла бой. Вдруг в хату, где находилась Пана, ворвались два вооружённых эсэсовца.
Пана хладнокровно из пистолета свалила их, подхватила свою рацию, выпрыгнула из окна и отстреливаясь ушла в лес…