– Клином ты метко бьешь и без прицела. Здесь и того проще.
На словах у нее все ладится, а сама ногу подволакивает, и коршунам сгодилась не пойми чем. Сначала Рони посмеялся над ее менторскими потугами. Потом, как Ульрика показала, что и девица с квинсом управиться может, насуропил брови. Из соревнования со слабым полом дело пошло чуть легче.
Ульрика быстро потеряла к нему интерес и ушла греться, соединившись со стайкой коршунов у огня, в метре от двери в штаб. Виктор за воробьем и приглядывать перестал, долго и молча стоял на холоде, так, что казалось – примерз к этой стойке.
Стало ясно, что мучить воробья грязным делом будут долго. А значит, надо и для себя чего-то выгадать.
– Как давно клеймо носишь? – будто невзначай поинтересовался Рони, бережно вдевая патроны в барабан.
Виктор на секунду поднял глаза и тут же опустил обратно. Вопрос заметил. По обычаю, не посчитал нужным отвечать: отошел погреться у двери, где трещали коршуны. Как будто вспомнил, что людям положено в тепле жить, а он – один из них.
Рони не сдался, проведя хитрый маневр. Отстрелял весь магазин, щурясь от усердия, почти не дышал, целясь. Получилось лучше, чем в прошлый раз. Только Виктор объявился у стойки проверить результат, Рони вернулся к старой колее:
– А все-таки?
– Эй, Ульрика! – Виктор крикнул и деланно отвернулся от Рони, привалившись к стойке локтем.
– Аю?
– Как полагаешь, я создаю о себе превратное впечатление? Может, скормил пачку ложных надежд кому-то из ребят?
Со стороны штаба хмыкнули, кто-то заржал. Рони с показной невозмутимостью перезаряжал квинс.
– Это навряд ли, – заверили коршуна с той части двора.
– Может, – не унимался Виктор, – рожа у меня слишком набожная?
– Пф, сплюнь.
– Тогда объясни-ка мне, Ульрика, с чего наш невольник решил ко мне в друзья набиваться?
Рони мрачно вздохнул, выжидая, когда этот цирк подойдет к концу.
– Думаю, в его обстоятельствах еще не так спляшешь. Берегись, как бы чего не подлизали, – ответил незнакомый коршун. Ульрика тут же загоготала не по-девичьи, запрокидывая голову от смеха.
– И за деньги не сунусь, – обиженно буркнул воробей себе под нос.
– Ты что-нибудь понял, Рони? – Виктор повернулся к нему, склонив голову набок.
– Понял.
Коршуну и этого не хватило, пристал хуже соринки в носке:
– Мало понять, надо запомнить хорошенько. Я не ищу новых друзей.
«А даже если б тебе они и понадобились, ни одного бы не нашел», – смолчал Рони, глянув исподлобья. Стоило что-то ответить, сохранив достойный вид. Не рискнув здоровьем стаи.
– Размечтался. Мне для дела, никаких обид.
– Дело у нас с тобой одно, и, видит небо, – он вздохнул, – я надеюсь, что ненадолго.
– Хоть в этом соглашусь, – бросил Рони и прицелился. Бах! Новая дыра возникла между рисованной шеей и подбородком на мишени.
Не туда выстрелил. Считай, убил.
А Виктор кивнул, довольный, как кровь воробьев почуял:
– Неплохо. – Рони это и сам видел, без подсказок. – Только рано радуешься.
– По мне видно, что я радуюсь? – улыбка и не тронула губы. Нечему воробью радоваться, когда в дело идет порох, и неважно, кто подает искру.
– Должен бы, мне косой помощник и бесплатно не нужен.
Рони стрелял по мишеням, попадая в краску тремя патронами из шести. Промахнулся даже пару раз совсем обидно – так руки крепко сжимали рукоять. И представлялись на месте мишеней совсем другие пейзажи. И почти срывались с губ слова: «Негоже тому, кто почти летать научился, таким дураком быть!» И тянул палец за крючок, отжимал, выпуская пулю. Прямо в наглое фарфоровое лицо.
IV. Гэтшир, бой без пороха
Два дня пролетели незаметно. В чай снова подливали молоко, и спорить с местными порядками не представлялось возможным. Рони зевал от раннего подъема, проклиная коршуновый штаб: копошились там двадцать три часа из всех возможных, прерываясь лишь на собрание утром в пабе через дорогу. Эту традицию Рони крепко обожал, сладко отсыпаясь в кратком миге тишины.
Разлад пропитал не только дряхлые доски штаба. Рони растолкали час назад, а в зале царило запустение: не все коршуны собрались, и здесь проявляя дурную дисциплину. Наглой девчонки не видать, прибыли только Ульрика, горластый да главный мучитель с кабаном. Виктор, что явился лишь полчаса назад, казалось, и вовсе не спал. Отсел в сторону, дописывая какой-то отчет, и черкал в нем порой так громко, будто ножом по дереву водил. Да и лицо на себе принес такое, что и заговорить опасно – бриться то ли назло не стал, то ли забыл. Любой хмурой туче его поставишь в пример.
Говорят, что люди привыкают к хорошему очень быстро. За неимением хорошего, в Гэтшире научились привыкать к худшему. Вот и Рони привык.
Правда, никто не говорил, что репертуар у худшего меняется, и так быстро. По лестнице заспешили шаги, деловито и ритмично. Ульрика приподняла голову, высунув щербатое лицо поверх газеты.
– Спешу доложить в личном порядке! – объявился запыхавшийся мужичок в подмокшем синем мундире. Подбородок разделен на две части, туго перетянутый креплением для головного убора. Рони подул на чай и прищурился: сколько жандармов переглядел в жизнь, а дурной лямки не замечал. Может, от того, что все время на ногах был, или спиной повернут, а не сидел квашней под надзором, лицом к лицу.
– А что, снова украли телеграф? – Виктор ссутулился еще больше, даже глаза не поднял на гостей.
– Не бывало такого, месье, э-э, – второй шепнул что-то на ухо, и его коллега просиял, исправив оплошность: – Виктор! Господин Стофф просил явиться с донесением. Персонально или к заместителю. Для получения, сталбыть, дальнейших распоряжений…
Жандарм сделал какое-то путаное движение, что явно входило в военную ритуальщину, Рони почти не знакомую.
– Господин Стофф, – ответил кабан, – в разъездах. По очень важным делам.
– А как же, позвольте, нам…
Виктор нахмурился и тут же встал, небрежно бросил ручку. Та покатилась по кривому столу, чудом зацепившись в дюйме от падения.
– Я за него.
Самый разговорчивый из гостей выдохнул с облегчением. Рони понял сразу: нашли, кого винить, если оплошают.
– Итак?
Рони навострил уши, чуть отвернувшись от стола. Жандарм снова явил ритуалец, расшаркавшись: представился, выгнул грудь запятой, провел пассы руками. И только через половину минуты стал полезным:
– Сегодня к утру, а точнее – в пять тридцать…
– Или к шести, – уточнил второй.
– Вспыхнули над складом, что у Мытой площади, двадцать огней.
– Или двадцать два.
Кабан присоединился к троице с левого бока, как из засады выскочил. Виктор проявлял чудеса терпения, никого не поторопив.
– … Как стало известно от смотрителя за часами у башни…
– На башне Хэлт, – смиренно сказал второй.
– … То походило на послание, которое господин Стофф и приказал ожидать. Полагаю, дело рук ночных бандитов – их почерк. Э-э, то есть, посыл. Знак.
– Неприличнейшего содержания знак! – взволнованно добавил второй.
– Рановато, – еле слышно проворчал Виктор, почесав щетину на подбородке.
Злорадство, воробьям Рьяных обычно не знакомое, наполнило Рони до краев. Планы, значит, у коршуна не сбылись. Вот так неувязка! Разве не знает он, будучи старше, что жизнь планам не подотчетна?
– Как увидели, так сразу же – к вам! – лязгнул зубами первый жандарм. За ним вклинился сосед, придерживая головной убор:
– И наши, значится, эт-самое, – второй вдруг захрипел и затрясся, то ли с похмелья, то ли от горячки перед начальством, – прошерстили все этажи. Ну, у башенки-то…
И заискивающе покосился на черно-белого «месье», оба глаза из-под козырька и сияли.
– Только время зря потратили, – презрительно сказал Виктор.
– Это чегой-то, извольте?.. – подбоченился первый из жандармов, нервы у него явно покрепче. – В башне могли поселиться, сталбыть…
– Не там идиотов ищете, – пояснил Виктор. Рони прыснул, оценив выпад, чуть чай по ноздрям не пустил. – Воробьи так не подставятся. Это не для них послание, а для вас.
– Для нас, ты хотел сказать, – кабан сложил руки на груди.
– Для нас оно было бы, – Виктор ткнул пальцем в рассохшийся дощатый потолок, – очнись ты сегодня в погорелых обломках.
Кабан запыхтел, потоптался; под его неспокойными ногами взмолился пол.