Мария умолчала о едком замечании, брошенном графиней Моразини, что “после этой бесстыжей (так она назвала младшую сестру) платье придется разве что сжечь как после прокаженной”. “Вот уж кто и в самом деле бесстыжая, так это сама графиня! Знал бы только ее благородный муж, что у него за спиной вытворяет его женушка!” – праведным гневом возмущалась про себя служанка.
Священник растерянно взглянул на графа Сартори.
– Я, конечно, понимаю, что ситуация непростая, но пусть невеста хотя бы снимет вейл и хабит.
Граф безучастно кивнул, давая молчаливое одобрение словам падре, и Мария помогла Бьянке снять черный головной вуаль и верхний покров монашеской одежды.
Когда мужчины, отвернувшиеся на время последних приготовлений невесты, повернулись обратно, у всех от увиденной картины расширились глаза. Бьянка стояла, склонив голову, в простой белой котте, а на ее плечи мягкими шелковистыми волнами ниспадали золотистые волосы потрясающей красоты.
Адольфо даже показалось, что в мрачную капеллу случайно заглянуло солнце. Волосы такой красоты он видел только единожды в своей жизни. Они были запечатлены на одном из самых любимых им с детства семейных портретов в галерее родового замка ди Бароцци.
Священник потеплевшим голосом обратился к невесте: “Я должен сказать вам, дитя мое, слова благословения, но, кажется, сам Господь сделал это задолго до меня”! Бьянка, слегка приподняв лицо, смущенно ему улыбнулась.
Адольфо, особо не вслушиваясь в происходящее, весь обряд венчания беззастенчиво разглядывал свою невесту. Как только священник начал возносить молитвы, девушка вся как-то сразу преобразилась: ее безукоризненно красивое лицо приобрело выражение благостного умиротворения, глаза цвета яркой бирюзы зажглись волнующим стороннего наблюдателя внутренним сиянием, от всего ее облика исходило нечто девственно-чистое и ангельски-прекрасное. Ей совершенно не требовались изысканные наряды, она и в аскетичных одеждах была божественно хороша!
Адольфо подумалось, что имя старшей сестры этому ангелу подошло бы гораздо больше: “Вот ведь ирония – назвать дьяволицу Анжеликой”!
– Я, Бьянколелла Маргарита беру в мужья Адольфо Каллисто и обещаю ему любовь и верность. Клянусь быть рядом в радости и горе, в болезни и здравии до самой смерти. Помоги мне в этом, Господь Всемогущий и святая Мадонна, – трепетным тихим голосом повторяла Бьянка за священником слова брачного обета.
Держа маленькую ручку этого хрупкого создания в своей руке, Адольфо почувствовал нервную дрожь, которая охватила девушку, произносящую слова клятвы. Было понятно, что для Бьянки каждое произносимое слово весомо и значимо, как и все, что делалось во славу Божию.
Для виконта ди Бароцци слова клятвы были не более чем простыми словами, а слова – легкий, ничего за собой не влекущий, весенний ветерок. Он знал, какая незавидная участь постигает большинство обещаний. Сколько таких обетов давал он в бурные, страстные ночи любви! К утру все они испарялись, как роса под полуденным солнцем. Клятва в вечной любви и верности – наиболее безрассудная и нелепая из всех возможных, даже для самого добродетельного мужчины. Виконта ди Бароцци посчитать таковым мог лишь слепой, глухой и беспамятный одновременно.
Глава 5
Спустя некоторое время Адольфо с новоявленной законной супругой и ее служанкой (Мария упросила графа Сартори отпустить ее с молодой графиней) тряслись в карете по пыльной дороге в направлении Салерно. Виконту предстояло представить Бьянку отцу, графу Массимо Адалберто ди Бароцци.
Женщины, измученные бессонной ночью и сморенные дальней и довольно утомительной дорогой, дремали, и Адольфо, бесстрастно взирающий на красоты, мелькающие за окном, погрузился в свои мысли.
Он ехал в дом, где родился и вырос, но где не был добрых десять лет, с момента последнего конфликта с графом, которого до того момента считал родным отцом. В тот злопамятный день граф ди Бароцци, страдающий обострением ревматизма и испытывающий адские боли, в пылу ссоры, которая была вызвана неутешительными слухами о единственном сыне, долетевшими до него из Неаполя, выкрикнул слова, кинжалом распоровшие сердце Адольфо: “Каждый день я благодарю Бога, что в тебе нет ни капли моей крови!”
Даже сейчас, вспоминая эту сцену и горящее гневом лицо графа, Адольфо ощутил, как у него невольно сжимаются кулаки и болезненно ноет сердце. Подспудно Адольфо чувствовал это давно, но, когда единственный оставшийся на этом свете близкий человек бросает тебе в лицо, что ты не любим, не желанен, тобой тяготятся и не считают родным, это больно. Чудовищно больно!
Вдвойне больно, когда ты с раннего детства восхищался этим красивым и мужественным человеком и хотел во всем походить на него.
Граф Массимо Адалберто ди Бароцци в восприятии маленького сына всегда был отважным воином и настоящим героем. В тридцать с небольшим лет тот стал ближайшим сподвижником герцога де Монтемара, под предводительством которого в 1734 году участвовал на стороне испанского инфанта дона Карлоса в сражениях под Чивитавеккьей, Гаэтой и Капуей. Затем он помог Карлосу захватить Неаполь и Палермо и под именем Карла VII (Бурбона) стать неаполитанским и сицилийским королем.
Впоследствии Массимо ди Бароцци активно участвовал в проведении новоиспеченным королем целого ряда благодетельных реформ, которые принесли тому большую популярность в Неаполе.
Во всех делах граф ди Бароцци был требовательным, непреклонным и бескомпромиссным человеком с твердым характером и большой силой воли. Он не терпел ошибок и не прощал предательства. В свете его побаивались, так как он имел репутацию сурового и неприступного человека, бесстрашного и хладнокровного воина.
В детстве Адольфо редко виделся с отцом. Тот постоянно бывал в отъезде, а с маленьким сыном оставались мама и бабушка по отцовской линии. Их рассказы о героическом прошлом отца рисовали в воображении мальчика мужественного и благородного рыцаря в доспехах, достойного продолжателя славного рода ди Бароцци.
Впервые это идиллическое восприятие пошатнулось, когда Адольфо было около пяти. Он стал тогда случайным свидетелем серьезной ссоры между матерью и отцом. Адольфо всегда боготворил мать, а потому, когда услышал грозный крик отца, обращенный к ней, и ее робкие, испуганные попытки ему ответить, он не выдержал и вбежал в комнату, чтобы защитить ее. Отец выволок мальчика за шиворот из комнаты и приказал выпороть розгами, как щенка, за то, что встрял в разговор взрослых.
С той поры Адольфо часто видел заплаканные глаза матери, которая перестала петь красивые испанские песни и рассказывать замечательные сказки, будоражащие его детское воображение. Ее здоровье резко пошатнулось. Бывали дни, когда она целыми днями не вставала с постели.
В то печальное время добрым другом маленькому Адольфито стала бабушка, Лучия Росальба ди Бароцци. Она делилась с внуком семейными преданиями, описывала яркие страницы их славной родословной. От нее мальчик узнавал имена всех тех красивых мужчин и женщин, которые были изображены на семейных портретах в большой замковой галерее. Она же помогла внуку пережить самую невосполнимую в жизни потерю – смерть горячо и нежно любимой им матушки.
Адольфо тогда исполнилось семь, и отец, решивший, что теперь сам будет контролировать воспитание сына, отдал мальчика в Неаполитанскую дворцовую школу, которая готовила воспитанников к деятельности на государственном, военном и церковном поприще.
Лишившись в одночасье двух самых любимых людей, матери и бабушки, Адольфито очень тосковал. Он замкнулся, не хотел общаться со сверстниками, которых быстро обогнал по всем предметам. Науки давались ему очень легко. Мальчик был не по годам умен, но далеко не все учителя поощряли его излишнюю любознательность. Он частенько слышал в свой адрес колкие замечания, что еще больше уязвляло его ранимую душу.
Отец никогда не навещал сына. Единственной отрадой были бабушкины письма, полные теплоты, нежности и заботы. Адольфо сильно переживал, когда вдруг перестал получать эти весточки. Вернувшись спустя полгода домой на каникулы, он узнал о кончине бабушки, которая случилась как раз шесть месяцев назад. Адольфо так и не сумел простить отцу, что тот даже не удосужился известить сына об этом печальном событии и не позволил проститься с любимым и дорогим человеком.