Сентябрь 1942 года
Биеннале закончилась. Ее посетителями были в основном надутые от важности приспешники Муссолини да немецкие офицеры. Русских, конечно, в этом году не было, ведь Гитлер пошел против своего бывшего лучшего друга Сталина. Порой до меня доходили обрывки хороших новостей: с тех пор, как в войну вступила Америка, дела у союзников пошли лучше. Они побеждали в боях на территории Северной Африки. Англия больше не подвергалась ежедневным бомбежкам. Я обнаружила, что все сильнее переживаю за маму и гадаю, как там у нее дела. Только став матерью, я поняла, как тяжела разлука с детьми. Должно быть, мама каждый день сходит с ума от тревоги за меня, а я ничего не могу сделать, чтобы ее успокоить.
Постоянный поток еврейских беженцев, которых до сих пор принимала у себя графиня, иссяк. Из Германии доходят ужасные новости. Евреев арестовывают и отправляют в трудовые лагеря на территории Восточной Европы. Их не осталось уже ни в Германии, ни даже в Австрии. Сильнее всего мы тревожимся за родителей Ханни, но держим свои тревоги при себе, так оно разумнее. И сама Ханни больше не спрашивает нас о них. Пусть она радуется и наслаждается детством, пока у нее есть такая возможность. Я слежу, чтобы она продолжала учиться. Ханни не оставляет занятия музыкой, играет на пианино и любит в жару ходить со мной на пляж. Мы вместе купаемся в Адриатике и забываем обо всем на свете, плавая в теплой спокойной воде. Потом Ханни начинает брызгаться, я гоняюсь за ней, и она визжит от восторга, как любая нормальная девочка. Боюсь, я привязалась к ней, и когда придется уехать, мое сердце разобьется во второй раз.
Судя по всему, в Италии положение евреев тоже ухудшается. Теперь им приказано нашить на одежду желтые звезды и не покидать городской район Каннареджо. Графиня рассмеялась, когда я спросила, будет ли она носить звезду сама и велит ли Ханни это сделать.
— Деточка, милая, ну не тревожьтесь вы так. Меня все тут знают, я — жена итальянского графа, — сказала она. — Мы в полной безопасности.
Но я все равно начала беспокоиться. Может, и сама графиня тоже, потому что однажды она позвала меня в библиотеку и усадила там.
— Если со мной что-нибудь случится, пожалуйста, возьмите на хранение папку из этого ящика, — сказала она. — О ней не знает даже Витторио. — Графиня выдвинула ящик и развязала ленточки на простой картонной папке. — В основном в ней ничем не примечательные рисунки, на которые раз посмотришь и забудешь, но в середину я сунула несколько ценных работ: там ранний Пикассо, Миро и еще пара серьезных художников. Не хочу, чтобы они попали не в те руки. Вы сохраните их для меня?
— Конечно, сохраню, — сказала я, — но вы ведь сами говорили, что ничего с вами не случится.
— В этой жизни ничего нельзя знать заранее, но я буду крепче спать, зная, что какие-нибудь негодяи не наложат лапу на мои сокровища. — Она помолчала, потом подняла на меня взгляд. И если что-то со мной случится и я не вернусь, они достанутся вам по моему завещанию.
Ноябрь 1942 года
Я продолжала наблюдения и выходила на связь по рации. Прошло некоторое время, прежде чем до меня дошло, что слишком давно не было новой книги с кодами. То ли это наши решили, что ключи к шифрам менять больше незачем, то ли немцы засекли мои ежедневные сводки и теперь смеются над ними. Боюсь, что скорее второе. Не исключено, что теперь через какое-то время они выйдут и непосредственно на меня. Я не знаю, продолжать мне передачи или прекратить их. Впрочем, не все ли равно? У меня отняли Лео, отняли Анджело. Моя жизнь и так уже кончена. Иногда Франческа заходит прибрать в квартире или принести продукты, которые ей удалось добыть на рынке. Я хорошо питаюсь у графини, поэтому много мне не надо.
Сентябрь 1943 года
Год прошел будто в сонном мороке, и у нас в Венеции наконец-то появился повод для оптимизма. Союзники освободили Сицилию, потом высадились на юге Италии. В лагуне стали появляться новые немецкие корабли. Я продолжала слать в эфир свои сообщения, надеясь, что их получают. Потом восьмого сентября пришла долгожданная весть, итальянское правительство капитулировало перед союзниками. Мы больше не были врагами! На улицах царило ликование. На каждом углу слышалось, что наши мальчики скоро будут дома. Однако радость длилась недолго, потому что Германия нанесла ответный удар.
В Италию вторглась немецкая армия. По Венеции маршировали войска. Они разместились в нескольких палаццо, в том числе и у Росси. Я тревожилась за Анджело, но прошел слух, что Да Росси всей семьей переехали на виллу в Венето.
— Пожалуйста, спаси и сохрани его, пусть с ним ничего не случится, — молилась я за сына каждую ночь.
Вчера я нечаянно услышала разговор двух женщин. Они говорили, что немцы строят в Лидо концлагерь, чтобы согнать туда всех евреев.
— Скатертью дорожка, — сказала одна из них. — Не больно-то и хотелось, чтобы они вообще в моем городе жили, иноверцы паршивые.
Я поспешила в Лидо и обнаружила графиню с Ханни в оранжерее. Девочка читала вслух по-итальянски. Я сообщила ужасную новость.
— Да, милая, я уже слышала. Так гнусно, что я ничего не могу с этим поделать! Таких людей невозможно образумить. Нам остается только залечь на дно и дождаться, когда твои соотечественники доберутся сюда через всю Италию. Теперь наверняка ждать уже недолго. Немцы выстроили линию обороны севернее Тосканы, но не думаю, что они будут яростно биться за восточный берег. Думаю, тут очень скоро будут союзники, и тогда все наладится.
— Но вы же живете совсем рядом с этим лагерем, который строят немцы! Может, вам лучше пожить некоторое время у меня в Дорсодуро? — спросила я.
— Но мне нравится мой дом. — Она изящной рукой обвела оранжерею. — И у меня есть мой дорогой Умберто и моя милая малютка Ханни.
— Думаете, Ханни ничего не грозит?
Графиня пожала плечами.
— Ее нет ни в одном списке. Ее вообще не существует. Я считаю, что, пока она на вилле, ей ничто не угрожает.
Я молилась, чтобы она оказалась права. На Лидо шли и шли суда с евреями. Немцы забрали для своих нужд почти все вапоретто, и добраться до острова стало почти невозможно. Но через несколько дней я поняла, что все-таки должна проведать друзей и проверить, все ли с ними нормально. Когда в Дзаттере причалила рыбацкая лодка, я набралась смелости и поинтересовалась у ее хозяина, пойдет ли он на какой-нибудь остров, когда распродаст свой улов (почти все рыбаки живут на барьерных островах). Я не раз рисовала и их, и лодки, на которых они выходят на ловлю. Рыбак сказал, что пойдет, и я спросила, не забросит ли он меня на Лидо.
— Хочешь искупаться, хотя там от немцев не продохнуть?
— Нет, у меня там близкая подруга, она уже старенькая, я хочу посмотреть, как она.
— Ва бене, — сказал рыбак. — Прыгай в лодку.
И вот час спустя мы шли через лагуну. Возле нас притормозил немецкий патрульный катер.
— Эй ты! Куда плывешь? — раздалось с сильным немецким акцентом.
— Домой. Я рыбак. Улов продавал.
— Разрешение есть?
— Конечно. За кого вы меня принимаете?
— А женщина, она кто?
Я почувствовала, как сердце пропустило удар — ведь у меня по-прежнему не было удостоверения личности.
— Жена, кто же еще? Она у покупателей деньги принимает. Смотрит, чтобы ничего у меня в кармане не осело и на вино не ушло.
— Ладно, проезжайте, — и немец махнул нам рукой.
Я глубоко вздохнула от облегчения.
— Спасибо тебе. Быстро ты сообразил!
— Не хочу, чтобы немцы схватили симпатичную венецианскую девчонку, — сказал он.
Я почувствовала прилив гордости. Мое произношение теперь безупречно. Я отлично схожу за венецианку.
Меня высадили на небольшой заштатной пристани.
— Не возле их гнусного лагеря, — сказал рыбак. — Ты там смотри, береги себя.
Я поспешила к вилле и, добравшись, застучала в дверь, но никто мне не открыл. Я прошла через сад на зады дома и забарабанила в стекло оранжереи. Растущий ужас сжал меня своими тисками. Что если дом захватили немцы? Где графиня? Где Ханни?
— Умберто! — закричала я, стоя перед дверью. — Соно ио! Это я, Джульетта. Впустите меня.
Я подождала, но никто не пришел. Я подергала все двери, наконец, обнаружила приоткрытое окно и залезла через него в дом.
— Графиня! — позвала я. — Умберто!