Чтоб вновь подняться валом огневым.
Вот так и мысль, попав в среду глухую,
Поддержку сразу вряд ли в ней найдёт.
Особенно когда не растолкуют,
Когда народ в мирке своём живёт.
Принявши сан, (а лет он был осенних),
Наверно сознавал Варфоломей,
Что ничего один он не изменит,
Хоть будь того всей братии умней.
«Послушайте, возлюбленные братья!
Меня вы возжелали год назад
В начальники себе. Но мог ли знать я,
Как скоро стану этому не рад?
Как снова вспыхнут между вами ссоры,
Как рясы будете друг другу драть.
Плевать вам на церковные Соборы,
Указы их как должно исполнять.
Я зазрю, братья, к службам нераденье,
Монашеский обет переступив.
Меня толкаете, чтоб силой принужденья
В обители порядок укрепил?
Священники, диаконы решили,
Подумав крепко, я не возражал,
Чтоб впредь «наречным пением» служили.
Поэтому я свой Собор созвал.
Давайте здесь своим соизволеньем,
Объявим приговор един для всех –
Вести по-новому богослуженье
И не чинить к тому никем помех»,-
Взывал к монахам новый старец строго
И зыбкая повисла тишина….
Кто «за», кто «нет» – их было много,
Но больше тех, кого пугала новизна.
Казалось бы: люд самый просвещённый
И в книгах новых видеть мог прогресс,
Но ум, догматами закрепощённый,
Имел над новым полный перевес.
И всё же! С приговором согласились
И руки приложили, не томясь…
Три года соглашением крепились,
Как смута вновь наружу прорвалась.
Глава 4. Зима 1662 – 1663 годов
Возок катил заснеженной дорогой,
Давно оставлен Емецк позади,
А путь по зимнику весьма нелёгок,
Случись чего, и – помощи не жди.
На много вёрст леса в морозной дымке,
Живой души, – ни встретить, ни догнать
И благо, коль в дороге нет заминки,
И есть куда, тем более, пристать.
В тулуп овчинный кутался возница,
За ним в таком же прятался седок,
Снежок сухой за полозом вихрится,
Да дует встречный, жгучий ветерок.
Сереет небо – полог беспросветный,
Уныло всё и не на что глазеть.
Декабрь снегами часто здесь не бедный,
Каким бывает в средней полосе.
С письмом к царю от старцев соловецких
Варфоломей пустился на санях.
Обиды вёз в словах весьма нелестных
На Никона и всех его грехах.
В далёкий путь отправиться не просто:
Фураж, охрана, кони, провиант…
И не было тогда пристанищ сносных -
Принять и обогреть такой десант.
«От Пянды до Михайлова подворья,
На острове Берёзовом, как раз
И будет день пути, а хлебосольный
Хозяин рад уважить, отче, нас! -
Возница, обернувшись, крикнул громко
Сидящему монаху за спиной. -
Вёрст пять ещё трусцой в потёмках
Трястись придётся нам по-над Двиной!»
Седок повёл озябшими плечами,
Ещё плотнее запахнул тулуп
И, крестно осенив себя перстами,
Ответом не встревожил сжатых губ.
Но вот печным запахло вскоре дымом,
Мелькнул между деревьев свет окна,
Избу такую не проедешь мимо,
Стоит на тракте, – издали видна.
Согревшись трапезой и жаром печки,
Архимандрит намерился прилечь,
Когда за стенкою услышал речи…,
О нём спросили, ни о ком, сиречь.
Вошёл стрелец – охранник его свиты:
«Тут, отче, срочно просится к тебе
Один приезжий мужичок невидный.
Из ХОлмогор, сказал. Сидит в избе.
Верхом скакали. Двое их. Замёрзли
Как цуцики, пошвыркались чайком,
А как оттаяли, утёрли возгри
И сразу к нам с допросом прямиком».
«Зари нельзя дождаться! Что за дело? –
Сердито оборвал монах стрельца, –
А ты трепись поменьше. Больно смелый!
Зови сюда нежданного гонца».
Вошёл селянин, вид не богатырский:
Треух, шубейка, валенки, порты.
Вгляделся. Ба! Работник монастырский
И… сердцем пал в предчувствии беды.
«Тревожим тебя, отче, на ночь глядя,
Отец Варфоломей, благослови!
Корысти не своей скакали ради,
Боимся, не дошло бы до крови.
Уставщик бьёт челом тебе Геронтий,
Прочти и сам решай, – как поступить?
Уехал ты, тут шум поднялся громкий,
Его каменьями хотели бить», –
Сказал и, вытащив, подал бумагу
Архимандриту. Старец стал читать.
Закончив, глянул на гонца-беднягу,
Подумал: «Если б не сумел догнать?!
Не зря вельми так было неуютно,
Тревогой полнилась моя душа.
На шаг решившись безрассудный,
Обитель бросить, сердцем не дрожа».
Наутро всех собрал в избе заезжей
И объявил: «Вертаемся назад!
В обители, (не стало нас), понеже
Меж братией опять пошёл разлад».
В возке тот раз он ехал одиночкой,
От дум его никто не отвлекал,
Тряхнёт порою где-нибудь на кочке
И снова, погружаясь в мысль, дремал.
«Не по сердцу мне эти измененья,
Которые затеял Патриарх.
Насильно, самочинно, с униженьем
Навязывал своё в монастырях.
Возвысившись, обидел он обитель,
Егда Филиппа мощи вдруг забрал.
Елиазар, наставник и учитель,
И он не смог тогда, не помешал.
Душа у всех поныне слезОточит, –
Филипп-то здесь, у нас, пострижен был
И Никон знал об этом, между прочим.
Своё, преследуя, про всё забыл.
Игуменом пробыл Филипп здесь долго,
Осьмнадцать лет прошли, как год один.
Трудился сам везде всегда как пчёлка,
Каналов строил много и плотин.
А Никон Русь до верха взбаламутил,
Царь-батюшка пошёл на поводу.
Младой ещё,– вот Никон им и крутит,
Причём у всех московских на виду.
Не стоило по-хамски дело делать,
А мягко, осторожно, не в галоп.
Глядишь и, духовенство бы созрело…
А тут…? Не прыгнувши, вскричали «гоп».
И я хорош! Не нужно отлучаться…
Дела не волки, в лес не убегут.
Теперь придётся как-то разбираться
И взяться вместо пряника за кнут.
Герасим там, наверно разжигает,
В карман, шельмец, за словом не ходок.
Труды свои ночами сочиняет,
Средь братии о том ползёт слушок.
Да бывший настоятель Никанорка,
К нам сосланный в обитель на «покой».
Да если бы! Сижу как на иголках…,
Но хоть стрельцы послушны под рукой».
Погода выдалась на редкость жёсткой,
Залив сковало льдами сплошняком,
До острова без страха шли в повозках,
Никто не подгонял коней силком.
Висело солнце низко над пустынной,
Ледово-снежной гулкой тишиной.
Поездка выдалась нелепой, длинной,
Но миром ли закончится? войной?
По зимнику морскому шли быстрее,
Стомухи объезжая, ропаки.
Вот-вот уже и небо заалеет,
А дни на Беломорье коротки.
Подъехали, когда почти стемнело,
Куколи башен издали видать
И стен махину в снежных ляпах белых,
Не ждали их, чтоб выйти и встречать.
Дежурившая стража всполошилась,
Приехавших, увидев у ворот.
Узнав Варфоломея, растворилась,
Ждала, когда его возок пройдёт….
О том, что настоятель возвернулся
В обители узнали в тот же час.
Одни возрадовались, кто-то усмехнулся
Недобро: «Он ли нам ещё указ!»
«Отцу Герасиму скажи, что он мне нужен
И пусть, как сможет, будет у меня.
Когда войдёт, останься сам снаружи,
А то начнётся тут же толкотня
Под дверью. Братия ужо не стерпит
И следом послухов своих пошлёт.
Теперь она словам вельми не верит,
Не смотрит, как бывало раньше, в рот», –
Наказывал подробно служке старец
Варфоломей (обедня шла к концу).
В послушниках ходил недавно парень
И к настоятелю тянулся, как к отцу.
Вошёл монах, согнул в поклоне спину,
(со старцем был примерно лет одних).
Зачем был зван, ещё не знал причину,
Хотя предчувствий полнился плохих.