– Вы не поверите, не корысти ради, а токмо волею пославшей меня куда подальше грюшницы.
Мы оба рассмеялись, вспомнив шутки из известных кинокомедий, а потом я сказал уже серьезно:
– Как тут не начнешь, когда об этом тебя просит Бухгалтер.
Как мне показалось, в его глазах отразилось удивление и уважение одновременно, но Дядя Додик не произнес ни слова.
– Вообще, не за едой будет сказано, – сказал я, смакуя первый глоток пива и прицеливаясь к кебабу, – плохо пахнет эта история. Чувствую я, эти двое тут понагадят. Уже намутили так, что без ста граммов не разберешься.
Как только дядя Додик услышал заветные слова, тотчас же из-под прилавка показал плоскую бутылку коньяка и вопросительно поднял брови.
– Нет-нет, спасибо! Я пиво, – поспешно отказался я, и в подтверждение слов сделал новый глоток из бутылки, а затем продолжил: – Короче, есть два варианта, кто кого «заказал», и какой из них лучше, сказать трудно: либо Бабосян включил дурака, а сам подставляет сортирщика, либо он – невинная жертва изощренного Недоумченко, но второе сомнительно, хотя и не исключено полностью. Ничего пока не подтверждает ни одно из предположений, а гадать можно хоть до завихрения мозгов. Я уже познакомился с ними обоими, кстати, был у Недоумченко дома, видел его семью – это настоящие идиоты, но это тоже ни о чем не говорит, как раз наоборот, они вполне могут оказаться изощренными и очень опасными психопатами.
– Мать его… тоже видел? – лукаво спросил дядя Додик, разбив паузой высказывание на две отдельные фразы.
– Че? Какую еще мать? – не понял я. – А, недоумченковскую мать? Нет, не довелось. Только жену и дочь.
– А в сортире «Сухогруза» был?
– Угу, – промычал я, откусывая кусок «Додера».
– Значит, видел и мать, – сказал дядя Додик и смачно расхохотался.
Я так застыл с куском во рту.
«Это невероятно, как же я сразу не догадался, увидев семейное сходство?» – пронеслось в голове. Я мысленно представил натужную физиономию старухи из туалета и поразился ее фотографическому сходству с физией Злослава. Невнимателен я стал, теряю хватку, вай-вай-вай.
– Спасибо, дядя Додик. Как известно, лишние подробности никогда не бывают лишними, – поблагодарил я его, придя в себя.
– Что будешь делать дальше? – как бы между прочим поинтересовался дядя Додик.
– То есть как это «что»? – удивился я, откусил новый кусок и, пережевывая, поведал о дальнейших планах: – По-моему, все очевидно: надавлю на Бабосяна – он не похож на бедную овечку, так что не обидится. Например, почему Бухгалтер, если он действовал от имени Недоумченко, не упомянул о слабительном? Неужели, оставил козырь? Хм, как бы не так. Так что завтра-послезавтра и займусь мангальщиком вплотную. Спешить-то некуда, тем более что гонорар мне никто не обещал. Как только вычислю заказчика, тогда и напишу статейку. А пока что можно расслабиться. Схожу завтра с утреца на море. Сами они не начнут действовать, оба теперь будут жить с оглядкой на меня. Давайте-ка еще бутылочку «Морского», дядя Додик.
Я самодовольно улыбался, поцыкивая зубом с застрявшей в нем мясной жилой.
Глава 11
Оказалось, что я, как всегда, жестоко ошибался. Утро вторника ознаменовалось, а для кого-то омрачилось, чрезвычайным происшествием на «Сухогрузе». Выходка неизвестного вандала взбудоражила всю рыночную общественность: местный люд с любопытством бросился выяснять друг у друга неизвестные подробности. По мере передачи слухов из уст в уста, это происшествие обрастало все более невероятными деталями. Однако ко мне новость поступила в первоначальном виде, без искажений, от самого потерпевшего.
В десятом часу утра, когда городской пляж еще не успел собрать многочисленную орду отдыхающих, я стоял на берегу моря в одних плавках, ощущая под ногами влажный и прохладный галечный разнобой. В тот самый момент, когда я уже собрался рвануть по пирсу, в скатанных брюках зазвонил сотовый телефон. Я достал мобильник. На экране высветился незнакомый номер.
Поборовшись с собой некоторое время, я нехотя нажал на зеленую кнопку, и из динамика послышался голос Бабосяна.
– Семён, братан, ты не поверишь, – сбивчиво говорил взволнованный шашлычник, – эта падла наздрала мне под дверь.
– Постой-постой, Бабик, успокойся. Я не понял, в буквальном смысле наздрала? Кто?
– Ты еще спрашиваешь? – взвизгнул он. – Сортирщик, кто же еще?! Я же говорю: наздрал под мою дверь, падла. Под самую дверь наздра-а-ал…
– Так, успокойся. А ну-ка, давай-ка все по порядку.
– Хорошо, братан, вот тебе «все по порядку»: примерно в девять с чем-то утра – я сегодня немного задержался – я пришел на работу. Соседи уже столпились возле шашлычной. Я протиснулся и вижу: там – гновно! Ты понимаешь? На полу перед моей шашлычной – гновно! И не какое-то там собачье, а самое настоящее – человеческое. На белом полу коричневое гновно-о-о. Бл… ёп… – дальше понеслось что-то нецензурное, и я отстранил трубку от уха.
«Вот и завоняло это дело по-настоящему», – подумал я, но вслух этого, конечно же, не сказал, а произнес вот что: – Ладно, разберемся, Бабик, я скоро буду. Пока.
Вздохнув, я стал нехотя натягивать брюки и рубашку. Насмешливые чайки сидели рядком на бетонной балюстраде набережной прямо напротив меня и, как будто издеваясь надо мной, кликушествовали во все горло. Мне и без того было грустно возвращаться с пляжа, даже не окунувшись в море и не поныряв с пирса, но долг журналиста подгонял поскорее побывать на месте происшествия.
От центрального городского пляжа до рынка «Сухогруз» было минут двадцать пешим ходом, и я спешил как только мог. После новости Бабосяна я испытывал тревожное чувство: «Вот и дождался выпада. В голове просто не укладывается, что кто-то может так подло поступить – взять и наздрать в общественном месте. Похоже, злоумышленник действовал тайно, возможно, под покровом ночи. Почерк явно соответствует повадкам сортирщика, следовательно… но… – мысли быстро сменяли друг друга, и меня посетила новая догадка: – Это мог сделать и сам Бабосян. Во-первых, у него имеется ночной доступ, и он его уже использовал раньше. Во-вторых, ведь это же я сам его и надоумил, да еще и спровоцировал, благодаря безмерной общительности дяди Додика. В-третьих, он мог просто испугаться, что я его вычислил, вот и совершил это злодеяние против самого же себя, чтобы отвести подозрения. В-четвертых, если Бабик действительно подставлял Злослава, то он мог понять, что действует слишком тонко, то есть нехарактерно для сортирщика, из-за чего и навлек на себя мои подозрения, и теперь перенял манеру противника и начал действовать грубо и жестко. Бабик совсем не тупой, и все это вполне возможно, но опять же нужны доказательства, хоть одно. И все-таки надлежит начать с проверки самого очевидного подозреваемого – сортирщика: не пропало ли этой ночью из его туалета что-нибудь вонючее?»
С этими мыслями я добрался до «Сухогруза» за рекордные пятнадцать минут. Рынок в обычном режиме принимал и выпускал посетителей, и ничто не говорило о страстях, кипящих под его прозрачной стеклянной крышей. Однако приблизившись, я заметил странное поведение рыночной уборщицы: грузная и неповоротливая тетка, которую все здесь звали Каракатя, изнутри терла стеклянную входную дверь сухой тряпкой и пристально всматривалась в лица входящих, как будто ей было поручено опознать вражеского резидента. Я про себя посмеялся над людскими причудами и толкнул дверь. Уборщица меня узнала – по всей вероятности, тем «резидентом» был именно я, – я это сразу понял по ее взгляду, а через минуту, что длилась немая сцена, и она поняла, что я понял.
Тогда она подошла ко мне и заговорщически вполголоса заговорила:
– Вы ведь тот журналист, – то ли спрашивая, то ли утверждая, сказала она.
– Это тот, который выдвинут на премию «Персона года»? – уточнил я, копируя ее манеру говорить полушепотом.
– Нет, – глупо улыбаясь, ответила она.
– Ну раз нет, значит, нет, – подвел я итог и собрался идти дальше.
– Нет, вы – это он, я узнала вас по кепке, – не отпускала она меня.
– А-а, ну если тот, который в кепке, то да, он – это я, – подтвердил я.
После сложной идентификации моей личности, уборщица сыграла свою лучшую роль, да к тому же превосходно сыграла.
– Мне так стыдно, – сложив руки в замочек на груди, она ни с того ни с сего тихонечко завыла, настолько тихо, чтобы никто посторонний не услышал. – Это сделала я. Но он меня заставил. Он сказал, что больше не позволит убирать у него в кафе и остальных подговорит, если я не сделаю это так, чтобы все подумали на уважаемого владельца гигиенического салона. А ведь мне платят за каждый павильо-о-он.