Тереза немного помолчала. Осознать то, что пытается сказать Танака, оказалось сложнее, чем можно ожидать. «Мне она не нравится, — сказал мальчик, у которого пропала сестра. — Она ведет себя спокойно, но это ничего не меняет». Танака тряхнула головой, но мальчик никуда не делся. Мелькнуло неприятное воспоминание, что она Танака, обнаженная и под кайфом, сидит верхом на мужчине, прижав его к кровати. Тереза почувствовала, как хрустнули его запястья. Вспомнила, какое это удовольствие — причинять ему боль. Внушать страх. «И тебе очень не понравится та моя версия, с которой придется встретиться».
— Вы хотите сказать, что убьете его?
— Может дойти и до этого, да. Если я оценю его состояние как представляющее угрозу.
— Он никому не угрожает. И не будет.
— Ты должна понять, что это военная операция, и моя задача — сохранить жизнь тебе и твоему отцу. Для этой цели я сделаю всё, что потребуется. Твой долг — найти подход к отцу. А об остальном позабочусь я. Тебе понятно?
— Понятно.
— Хорошо.
Джим с рассеянным видом поднял руку и поскреб щиток шлема. Как будто не осознавал, что делает. На Терезу нахлынули воспоминания о долгих днях и месяцах, когда она наблюдала перемены в отце. Ужас, когда он изменился одним махом и ушел. Когда она его потеряла. «Я не расплачусь в скафандре, — решила она. — Не расплачусь в проклятом скафандре, мать его».
Она на мгновение включила маневровые двигатели скафандра, чтобы подплыть ближе к Джиму. Взяла его за руку. Секунду, он, похоже, этого не замечал, но потом его мутный взгляд медленно переместился на нее. С его глазами творилось что-то неладное. Белки сверкали, как никогда прежде. Это не его глаза.
— Не засыпай.
Джим заговорил, потерял нить и начал снова. На его лице появилось раздражение, и он вдруг без предупреждения откинул щиток шлема. Сделал большой глоток воздуха, еще один. Терезу тут же охватило желание сделать то же самое — частично, чтобы бросить вызов Танаке, частично из-за злости на всю вселенную, а частично из-за странного чувства верности старику, который однажды замышлял ее убить, а потом спас. Тереза сняла свой шлем и закрепила на бедре. Воздух в коридоре был удушающе жарким и странного вкуса.
Когда он заговорил, Тереза услышала слова не по радио, а через открытое, чужеродное пространство. «Обещаю». Она знала, что это неправда, даже если он считает по-другому.
Из радио Джима и динамиков Терезиного шлема тонюсеньким жужжанием донесся голос Танаки:
— Вы какого хрена творите?
— У меня возникла проблема с микрофоном, — сказал Джим. — И нос зачесался.
— Тереза, сейчас же надень шлем.
А если нет, то что? Тереза устала, что ее постоянно шпыняют люди, которые, по их словам, хотят ей помочь. Она устала быть лаконийкой. Тереза сделала вид, будто не разобрала слова Танаки, хотя все трое знали, что это не так. Танака злилась меньше, чем сама Тереза. Когда Танака открыла свой щиток, Тереза порадовалась маленькой победе.
— Будьте готовы опять надеть шлемы по моему приказу.
Они снова сосредоточились на пути, станции, охоте. Через несколько минут Джим вдруг сказал:
— Что за фокус?
Он не обращался ни к одной из них.
Танака пристально посмотрела на Терезу. Я же говорила, что у него проблемы, говорила, что он угасает, утверждал ее взгляд.
— Когда мы его обнаружим, ты найдешь к нему подход, — сказала Танака.
— Да, я помню.
— Обо всем остальном позабочусь я.
— Да, я помню.
— Папочка?
За эти месяцы он исхудал, но не отрастил бороду. Его щеки были гладко выбриты, словно утром над ними трудился Келли. Старые щербины остались от юношеских прыщей, которые досаждали ему еще до рождения Терезы. Он был одет так же, как в Доме правительства на Лаконии, и вещи не истрепались, но выглядели какими-то истонченными и хрупкими, как бумага, оставленная под дождем и солнцем.
Черные нити, закручивающиеся от стен огромного яркого зала, опутывали его руки и протыкали бока. По ним бежали крохотные вибрации, то сильнее, то меньше. Танцующие по черным нитям синие искорки, похоже, исчезали, если смотреть прямо на них. Когда он открыл глаза, радужка светилась тем же голубым, что и станция, и взгляд ни на чем не фокусировался, как у слепого.
— Папочка? — повторила она, теперь мягче.
Губы, которые целовали ее в детстве в макушку, изогнулись в улыбке.
— Тереза? Это ты?
— Я здесь. Прямо перед тобой.
— Все будет хорошо, — сказал он. — Раньше мои мечты были слишком мелкие. Теперь я это ясно вижу. Я думал, что спасу всех, собрав вместе, в одну организованную структуру, я в этом я был прав. Я был прав, детка. Только не понимал, как это сделать.
— Посмотри на себя, — сказала Тереза, указывая на то, как станция проткнула его тело насквозь. — Посмотри, что с тобой сотворили.
— Именно поэтому у меня все получится. Плоть, материя, наша грубая глина. Ее трудно убить. Те, кто пришли до нас, были гениями, но хрупкими гениями. Сделанными из тонкой бумаги, и потому их сдул хаос. Теперь мы воспользуемся лучшим от обеих рас...
Тереза подвинулась ближе. Отец, почувствовав это глазами, не смотрящими на нее, попытался ее обнять, но темные нити удерживали его руки. Тереза сама его обняла. Прижалась щекой к его обжигающе горячей коже.
— Нужно выдернуть его из гребаной паутины, — сказала Танака. — Он может освободиться? Спроси его.
— Папочка, — начала Тереза. Слезы застилали ей глаза, и все вокруг превратилось в пятна цвета и света. — Папочка, нужно уходить. И ты должен пойти с нами. Ты можешь пойти с нами?
— Нет-нет-нет, детка. Нет. Я должен быть здесь. Так предначертано. Ты скоро поймешь, обещаю.
— Первый консул Дуарте. Я полковник Алиана Танака. Адмирал Трехо наделил меня статусом «омега» и дал задание найти вас и вернуть.
— Мы были обречены, как только открылись врата, — сказал он, но Терезе, а не Танаке. — Если никто не взял бы дело в свои руки, мы так и плутали бы, пока не пришли те, другие, и не убили нас. Я это понял и делал то, что должен был. Не ради себя. Империя была лишь инструментом. Способ собрать всех воедино. Подготовиться к грядущей войне. Войне небес.
Чья-то рука тронула ее за плечо и мягко оттянула назад. Рука Джима. На его лице была написана скорбь.
— Идем отсюда. Идем.
— Это же он. По-прежнему он.
— И да, и нет, — сказал Джим странным голосом, как будто принадлежащим кому-то другому. — Я видел такое прежде. Станция уже внутри него. Чего хочет она, и чего хочет он? Теперь уже не отличить. Уже нет.
— Вы видели такое прежде? — спросила Танака. — Где?
— На «Эросе», — ответил Джим. — Такой стала Жюли. Она не изменилась так сильно, но всё к тому шло. — Потом он обернулся к Терезе. — Мне жаль, малыш. Мне жаль.
Тереза сморгнула покров слез, как сумела. Искаженный их пеленой, Джим выглядел странно. Форма его лица как будто изменилась, оно изогнулось от постоянной усталости и улыбки. Она снова моргнула, и он стал прежним.
Танака металась из стороны в сторону, ее маневровые постоянно шипели, пока она огибала готическую статую, в которую превратился отец Терезы.
— Я должна поговорить с ним. Он должен это прекратить. Ты должна остановить его.
— Полковник, я здесь и слышу вас, — сказал отец Терезы. Он повернул голову к Танаке, но глаза были по-прежнему пусты. — И помню вас. Вы были из первых, кто полетел вместе со мной. Вы видели, что Марс умирает, и вместе с остальными воссоздавали его в империи. Все это — лишь продолжение того же курса. Вот за что мы все сражались. Мы спасем человечество, сделав его единым и неделимым.
— Сэр, — сказала Танака, — мы можем с этим справиться, и не залезая никому в мозг. Можем сражаться, оставшись людьми.
— Вы не понимаете, полковник. Но поймете.
Тереза стряхнула руку Джима.
— Тебе не нужно этого делать. Вернись.
Но она услышала отчаяние в собственном голосе.
Отец блаженно улыбнулся.
— Не стоит сопротивляться. Сопротивление принесет лишь боль и усталость. Не сопротивляйся.
Тереза окунулась в волну небытия, пустоту на том месте, где должна быть ее личность, и закричала. Закричала без слов, без угрозы или предупреждения. Это вопила ее душа, потому что ничего больше нельзя было сделать. Тереза включила маневровые двигатели скафандра и врезалась в черную паутину, удерживающую отца, начала рвать ее. Схватила несколько темных спиралевидных нитей и дернула. Обжигающий свет заполнился запахом озона, словно в знойный день надвигалась гроза. Отец закричал и попытался ее оттолкнуть, но его удерживали путы.