— И Дуарте делает то же самое. Он использует людей как кирпичики, чтобы выстроить желаемое.
— Может быть.
Джим оглянулся. Миллер был рядом, но при этом он точно знал, что это иллюзия. Идеальная.
Миллер устало поднял брови.
— Задай себе вопрос, считаешь ли ты Дуарте преступником или первой жертвой. Ты же знаешь, эта штука способна зацепиться за дофаминовые рецепторы. И заставить тебя любить то, что она желает. Может быть, она ухватилась за его чувства к ребенку и использовала их как привязь. Твари, выстроившие все это дерьмо, из своих могил могли пользоваться им, как когда-то пользовались Жюли. И кое-что доступно только если ты сам внутри. Помни это.
— Это неприятно, — заметил Джим. — Но согласен. Я примерно так же и думал.
— Ну конечно, думал. Я же использую твой мозг. Вряд ли я добавил своих нейронов в это партнерство.
— Значит, я сейчас говорю сам с собой? Это разочаровывает.
— Вовсе нет, — сказал Миллер. — Это то, что осталось от моих попыток тебе подсказывать. Это дело только твое, старик. И ты знаешь больше, чем тебе кажется.
В животе Джима что-то дернулось. На секунду стало больно, потом боль сменил холод, наводящий на мысли о повреждении нерва. Но Джим не был сосредоточен на собственном теле. Он сейчас был на станции «Эрос», где протомолекула в первый раз вырвалась на свободу. На мгновение он увидел труп Жюли Мао в обшарпанном гостиничном номере. Черные спирали, тянущиеся по стене вверх от тела. Голубые мотыльки, порхающие в воздухе. Что-то в этой картине царапало его сознание. О Жюли, но и не о Жюли. И об «Эросе», но не только об «Эросе».
— Ага, — сказал он. — Вот оно. Мы использовали тепло как ориентир. — Танака не обернулась и не ответила. Джим проверил, включен ли его микрофон. — Танака! Там, на «Эросе», мы использовали тепло!
Танака отключила двигатели скафандра, на секунду зависла в воздухе, а потом обернулась. Тереза зацепилась за выступ стены пальцами, как за поручень. Джим замедлился и тоже остановился. Миллер, невидимый для остальных, парил рядом с Танакой, пока Джим не глянул назад — а он уже там.
— Когда «Эрос» двигался, он нагревался, — пояснил Джим. — Миллер вошел внутрь, искал способ остановить его. Он искал горячие точки. Если Дуарте оказался в центре всего этого, если он управляет всем, как Жюли Мао «Эросом», значит, он тратит много энергии. Выделяет много отработанного тепла. Если карта неверная, может быть, это поможет?
Он не мог оценить молчание Танаки, но она, по крайней мере, остановилась. Нос у Джима зачесался сильнее, словно что-то крошечное кусало где-то рядом с правой ноздрей. Вихрь голубых точек вырвался из одной стены и исчез в другой.
— Хорошо, — сказала Танака и переключилась на панель управления у себя на запястье. И сейчас же покачала головой. — У меня нет связи с «Соколом».
Джим проверил свою систему. Абоненты в ней были только местные — Танака и Тереза. По мнению его скафандра, во вселенной больше никого не было.
— Мы зашли слишком далеко вглубь, — сказал он. — Или это место работает как клетка Фарадея для всего остального мира.
Танака опустила голову. В отсутствие гравитации это был единственный способ выражения чувств. Джим впервые подумал о ней не как об угрозе или враге, но как о человеке, попавшем в ту же мясорубку, что и он сам. Изможденное лицо, искаженное раной, плотно сжатые губы, усталость в глазах.
— Это ничего, — сказал он. — Мы справимся.
Она подняла взгляд. На него смотрела женщина, прострелившая позвоночник Амосу. Ощущение ее уязвимости или сострадание утонули в едва сдерживаемых ненависти и гневе. Джим был уверен — не будь на ней шлема, она бы плюнула.
— За мной, — приказала она. — Держаться рядом.
Он подчинился.
— Хорошая была попытка, — заметил Миллер.
Джим выключил микрофон.
— Знаешь, я начинаю думать, что, возможно, это был неудачный план.
Миллер разразился хохотом, и Джим улыбнулся. Только холод в животе да онемение рук и ног напоминали, что детектив сжирает его изнутри. Танака дошла до следующего пересечения, на сей раз с шахтой, очень напоминавшей металлические составляющие внешней части станции. Джим впервые видел такое с тех пор, как они попали внутрь. Танака молчала, и ему показалось, что он видит тепловое сканирование в слабом отблеске дисплея ее шлема.
— И что тогда происходит? — спросил он.
— Происходит когда?
— Когда она тебя захватывает. Протомолекула. Когда полностью овладеет тобой — что тогда?
Детектив прищурил несуществующие глаза, и на миг Джиму показалось, что он видит в них неземные голубоватые отблески.
— Ты о том, что сам в себя впустил, да?
— Да.
— Поворачивать назад уже поздно.
— Да, я знаю. Просто паршиво себя чувствую.
— Хочешь успокаивающий радостный треп или правду?
— Успокаивающий радостный треп.
— Это круто, — ответил Миллер, ни секунды не медля. — Это долгое, спокойное забытье, полное интересных и живых снов.
Живот Джима сжала судорога, острая, как отвертка.
— Да, ты прав. Звучит круто, — сказал он, стиснув зубы. — Я уверен, мне это понравится.
— Сюда, — сказала Танака, входя в металлическую шахту. — Постарайтесь не отставать.
Они падали. Джим не мог воспринимать это иначе, только как падение. Когда он пытался представить их полет как движение вперед или вверх, переосмысление длилось пару секунд, а потом они снова падали. Либо тонкие струны силовых линий исчезли, либо он потерял способность их видеть. Стайки голубых светлячков становились гуще, огоньки плясали и кружили в водоворотах, не имевших ничего общего с местным воздухом. Джим поймал себя на воспоминаниях о стаях птиц на рассвете и о косяках серебристо-чешуйчатых рыб. Тысячи отдельных животных объединяются в нечто большее, нечто обширное и способное на то, что в отдельности ни одному из них не под силу. Это казалось важным.
Что-то произошло с его левой рукой. Он взглянул и увидел, что Тереза взяла ее. Увидел, как она сжимает его пальцы в своих, но не чувствовал этого.
— Не засыпай, — сказала она, и он был уверен, что сон — эвфемизм для чего-то более постоянного.
Джим попробовал включить микрофон, но сделать это оказалось труднее, чем должно быть. Он возился правой рукой с уплотнением шлема, пока наконец не сумел поднять вверх щиток. Воздух оказался странно густым, как туман, только без воды. Тереза смотрела на него округлившимися глазами. А потом сняла шлем и пристегнула его на бедре к своему скафандру.
— Я тебя не оставлю, — сказал Джим. — Обещаю.
— Вы какого хрена творите? — Голос Танаки звучал не так четко, как голос Терезы, и Джим мысленно сделал себе пометку — проверить динамик в скафандре, когда вернется на «Роси». Вероятно, ослабло соединение.
— У меня возникла проблема с микрофоном. И нос зачесался.
— Тереза, сейчас же надень шлем.
Тереза все еще держала его руку в своей. Глядя на Танаку с потрясающей поддельной невинностью, она указала на свои уши. «Я не слышу». На лице Танаки промелькнула вспышка дикого гнева, и Джим ощутил легкий укол испуга. Но потом и она откинула щиток.
— Будьте готовы опять надеть шлемы по моему приказу, — сказала она.
Тереза кивнула, но не ответила.
Металлические стены испускали тепло. Джим не чувствовал его раньше, потому что кожа была закрыта, но теперь это было как давление света в жаркий солнечный день. Или как только что открытая духовка. Больше того, было что-то жуткое в этом напоре, хотя давление воздуха вряд ли было больше одной атмосферы. Джим не смог бы этого объяснить, но каким-то образом в воздухе ощущалась сдерживаемая нечеловеческая сила. Будто станция не парила в вакууме, а лежала на дне океана, который больше, чем все миры.
— Да, все так и есть, — заметил Миллер. — В этом и фокус.
— Что за фокус?
Миллер указал на стены, на мотыльков, на невероятно сложную и странную станцию.
— Вот откуда исходит сила. Чужаки взломали нашу вселенную и пробивались в нее, вселенная сопротивлялась. Вся чужая вселенная пытается стереть в порошок это место, а оно питает энергией врата и артефакты. А та магнитная рельсовая пушка, с которой игрался Дуарте? С ее помощью они создавали звезды. Нарушали законы, которые нельзя нарушать, не имея в загашнике другой физики. Ты можешь, если желаешь, назвать это Евой и яблоком, но знаешь, что нас тут окружает? Всё это создано из первородного греха.