Миллер, двигавшийся с ним рядом, кивнул.
— Погляди-ка, у меня тут кое-что есть.
Голубая стена неожиданно утратила гладкость. По ней побежали волны, тонкие, как струна, образующие спирали, сложные и обширные. Они соединялись, расходились и угасали, заменяясь новыми растущими завитками. Это выглядело чем-то средним между органическим и механическим и казалось очень знакомым.
Миллер рывками двинулся вперед, телепортируясь из одного места в другое, как может только галлюцинация, дождался момента, когда узоры приостановят движение, и достиг поверхности. Джим почувствовал это как усилие собственного тела, но где — невозможно определить, как напряжение мускула в фантомной конечности. Спирали снова начали перестраиваться, но место, где стоял Миллер, оставалось пустым, а потом расширилось. В этом круге диаметром метра три голубое свечение потемнело, появилась впадина, потом углубилась, а затем образовался туннель. Танака что-то произнесла, но с выключенным радио. Джим лишь видел, как шевелятся ее губы.
— Хорошо. Видим вход. Мы можем войти.
Когда Наоми заговорила, в ее голосе звучало отчаяние.
— Мы дадим вам столько времени, сколько сумеем.
— Она думает, вы все покойники, — сказал Миллер. — И она, и ты, и все в этих кораблях. Или даже не знаю. Если не покойники, то нечто похуже. Мой рассудок захвачен, загнан внутрь этих тварей, и мне не позволили умереть. Это было невесело. Кстати, я еще не сказал тебе, большое, на хрен, спасибо за то, что ты меня опять вытащил?
Джим покачал головой. Он не знал, что сказать Наоми, как ее утешить. «Ты делала это и без меня», или «если мы и умрем, то умрем, сделав все, что могли», или «я воспользуюсь всем временем, что ты можешь дать»... Ничего не годилось, он не это хотел сказать.
— У нас все получится, — сказал он.
— Доброй охоты, любимый.
— Это вряд ли, — влез Миллер. — Я хотел сказать, вряд ли у нас все получится.
Холден выключил микрофон.
— Да, знаю, я виноват в том, что пришлось тебя вытащить. А теперь помогай мне или заткнись.
Изгиб туннеля на станции, казалось, вздымался вверх, окружая Джима, заслоняя и «Роси», и «Деречо», и сверкающие звездочки врат. Он вел в глубину станции, но в восприятии Джима направление постоянно переключалось между «вперед» и «вниз» — то движение по коридору, то падение в бездну.
— Внимание, — произнесла Танака по открытому общему каналу. — Холден, как состояние?
— Что-что?
— Твое состояние. Ты — моя отмычка в этот филиал ада. Если ты окончательно станешь протомонстром и нападешь, я хотела бы знать заранее. До того, как это случится. Ну, и как состояние?
— Так, — сказал Миллер. — Чую, речь зашла о том, кто тут главный. Вам двоим это следовало обсудить заранее.
— Я прекрасно себя чувствую, — сказал Джим, потом прислушался к себе и добавил: — Может, чуточку лихорадит. Но мне не плохо.
— Я хочу получать обновленные данные каждые пять минут. Поставь таймер.
— Если мне станет хуже, я дам знать.
— Обязательно. Потому что поставишь таймер.
Миллер, плывший между ними на полшага позади, попытался спрятать ухмылку. Взвесив «за» и «против» сопротивления Танаке, Джим поставил таймер. Но на семь минут.
Туннель ширился. Поверхность прозрачной мембраной закрывала его края, но Джим проскользнул сквозь нее, не испытывая ни малейшего сопротивления. Еще десять метров, и туннель — или просто дыра — перешел в необъятный зал, где мог поместиться собор. Линии, которые Джим видел на поверхности станции, присутствовали и здесь, оплетали все, скользя по стенам и колоннам. От стен исходил свет, пульсирующий и мягкий, слишком рассеянный, чтобы появились тени. Все вокруг непрерывно двигалось, и у Джима было ощущение, что он не видел бы большей части, если бы не протомолекула в его теле. Все поверхности жили собственной жизнью, обменивались флюидами и крошечными частичками размером меньше песчинок. Он как будто наблюдал за жизнедеятельностью огромного тела, где все ткани и части выполняют свою задачу, а всё вместе служит единой и непостижимой цели.
Одна колонна была чем-то вроде скульптуры — то ли робот, то ли насекомое, непонятно. В его памяти вспышкой пронеслось воспоминание о марсианском десантнике: он разрушил что-то такое гранатой, а потом его самого уничтожили, разбили на комплекс молекул и использовали для восстановления причиненного ущерба. Джим опять включил микрофон.
— Хм, — сказал он. — Будьте так добры, постарайтесь здесь ничего не сломать.
Он ждал, что Танака огрызнется, но заговорила только Тереза.
— Я считала, что здесь нет пригодной для дыхания атмосферы. Так написано в отчетах. Благородный газ с некоторыми летучими веществами. Это не так.
Джим проверил данные своего скафандра. Да, она права. Есть неон и прочее, что здесь было раньше, есть следы бензола, но также и кислород. И, по мнению скафандра, он сейчас мог снять шлем и спокойно дышать. Джим этого не сделал.
— Это он, — сказала Танака. — Первый консул не взял скафандр, и раз ничего похожего не нашлось в... в корабле, который его доставил, — она кивнула, указывая на станцию в целом, — он сделал так, чтобы станция позволила ему дышать.
— Но у него также не было ни еды, ни воды, — сказала Тереза.
Танака поморщилась под лицевым щитком.
— Я думаю, были. Таким же образом. И он здесь. Холден? Как до него добраться?
Джим поморгал и обернулся к Миллеру.
— Понятия не имею, — ответил тот. — Если Дуарте — это хорошо экипированный скоростной корабль, то мы с тобой — просто пара контейнеров, прикрученных сверху реактора. Ты, конечно, можешь сказать, что мы делаем то же самое, и технически не ошибешься, но это не значит, что мы с ним в одной весовой категории.
— Я не знаю, — сказал Джим Танаке. — Думал, это ты у нас охотник.
Она не ответила, только жестом велела им оставаться на месте, включила двигатели и направилась к центру зала. Возглавила поиск.
Оказавшись достаточно далеко, Танака остановилась, словно прислушиваясь к чему-то. Может быть, так и было. Атмосферы хватало для передачи звука, и Джим не знал, на что способен её скафандр. Все величественное сооружение двигалось вместе с линиями энергии и системой электромагнитных полей, которые Танака вряд ли видела, а проходы из него вели в сотню разных направлений. На мгновение Джим увидел все это как гигантское сердце, готовое сжаться прямо над ними. Голова закружилась как при падении, и нахлынула волна восторга. Он как будто слышал глас Божий, только шепчущий.
— Тише, тише, — сказал ему Миллер. — Возьми себя в руки. Тебе по ходу игры еще рано впадать в эйфорию и набрасываться на меня.
Подавляющее чувство абсолютного величия станции отпустило Джима, и он выключил микрофон.
— Говоришь так, будто в этой игре есть следующий уровень.
Миллер загадочно улыбался, но в глазах была грусть.
— Где жизнь, там надежда.
— Кажется, я это уже где-то слышал.
— Сделай пару глубоких вдохов и опять включи голову. У нас, кажется, небольшая утечка.
Его взгляд метнулся к Терезе. Обернувшись к ней, Джим увидел, что она испуганно смотрит на него.
— Все нормально, — сказал он, потом выключил микрофон и повторил еще раз.
Тереза кивнула, но ничего не ответила.
— Не похоже, то ты ее убедил, — сказал Миллер.
По открытому каналу опять раздался голос Танаки:
— Выдвигаемся. Вы двое — за мной. Не отставать.
Она уже двинулась на маневровых двигателях через зал. Тереза сориентировалась первой и направилась вслед за ней, предоставив Джиму замыкать строй.
Справа от него шевельнулось нечто огромное, а в ушах зажужжал рой шмелей, со стен полилось нечто похожее на свет, но не свет. Однако приборы скафандра ничего не зарегистрировали. В кровь хлынул адреналин, сердце бешено и тревожно застучало о ребра. Шевелящееся нечто поблекло и проползло дальше, не войдя в зал. Джим ни разу не видел нападающего кита, но сейчас представил, каково оказаться с ним рядом. Ни Танака, ни Тереза, кажется, ничего ни заметили. Он проверил свой медицинский статус. Если верить скафандру, его температура чуть выше тридцати восьми градусов. Лихорадит, но не настолько, чтобы возникли галлюцинации.
— Нет, он был реальным, — заметил Миллер. — Просто небольшое напоминание, что мы здесь не в своих водах.
— Мог и не говорить. И так ясно, — сказал Джим.