— Ты не понимаешь. Пока не обзаведешься ребенком — и не поймешь. Это я тебе говорю. Родительская любовь — это то, что уходит последним.
— Случаи жестокого обращения родителей с детьми составляют примерно восемь на тысячу, даже с поправкой на социально-экономический статус. Большинство жертв в возрасте от нуля до трех лет. Где-нибудь, где есть миллион детей — например, в Варшаве, Бенин-Сити или на Обероне — восемь тысяч из них предположительно подвергается насилию, пренебрежению или жестокости. Детей жестоких родителей там наберется на целую школу немаленького размера. Разумеется, люди любят своих детей. И еще убивают их. Регулярно, как по часам.
Алекс кивнул. Пару мгновений оба молчали.
— Я забыл, какую ты прошла школу.
— Когда тебя готовят править всей человеческой расой, для сантиментов в учебной программе места не остается.
— Очень жаль.
— Я боюсь снова увидеться с ним, — сказала Тереза. — Просто боюсь.
С каждым часом врата становились все больше и ярче, и Алекс все сильнее осознавал неопределенность, в которую они летели. Сообщения от подполья и от Лаконии поступали теперь почти постоянно, а контакты между «Роси» и «Соколом» были непрерывным фоновым гулом. Амос разговаривал с Карой и Ксаном, Джим с Фаизом, Наоми с Элви и Харшааном Ли. Все пронизывало ощущение, что время почти истекло, они приближаются к критической точке. Мысли Алекса постоянно вращались вокруг Терезы с ее отцом, Амоса с детьми, которые не его, но с такими же, как у него глазами, и вокруг Гизеллы, и Кита с Рохи, и внука, которого он никогда не видел. Он подумывал о том, чтобы послать сообщение, но не знал, что сказать. Вечная проблема. Слишком много чувств и нехватка слов, чтобы их облечь.
Когда они уже приближались к вратам и Наоми пошла на командную палубу, Алекс не думал, что это важно. Все его внимание было сосредоточено на движении и на «Соколе», а Наоми внизу, тем временем, взяла на себя связь. Они подошли так близко к вратам, что направленный луч мог пройти их насквозь, даже при таких сильных помехах.
Наоми объявила тоннаж, типы двигателей «Роси» и «Сокола», ожидаемое время перехода, направление движения в пространстве колец. Алекс обратил на это внимание — дополнительный шаг, которого они обычно не предпринимали. Он подумал, что Наоми просто снова над чем-то работает. Лишь когда поступил ответ, Алекс понял, на что он смотрит.
Возвращенные данные были переданы с «Паучьей сети», разведчика из Нового Уэльса. Алекс не знал, принадлежит тот корабль Лаконии или подполью, но ответ был четким и упорядоченным. В нем перечислялись суда, находящиеся в пространстве колец, их тоннаж, движки, векторы движения и полетные планы. В простом и понятном формате был показан ожидаемый входящий и исходящий трафик и указывалось, что «Роси» и «Сокол» могут безопасно совершить переход. Это был первый и пока единственный раз применения протокола Наоми на практике, и он функционировал именно так, как она рассчитывала.
Алекс отстегнулся и спустился на командную палубу, к Наоми, сидевшей в кресле-амортизаторе. Свет экрана оттенял ее лицо и седые волосы. Она посмотрела на Алекса. Выражение лица было где-то между грустным и удивленным.
— Получилось, — сказал ей Алекс.
— Получилось бы, — сказала она. — Если бы мы сотрудничали, все получилось бы.
— Да.
— И я думаю обо всем, что можно было бы сделать, обо всех чудесах, которых мы достигли бы, будь хоть чуточку лучше, чем есть.
Глава тридцать шестая. Джим
Пространство колец было заполнено. Пятьдесят кораблей находилось на плаву в жутковатом сиянии врат, но вместо того, чтобы перемещаться, все они оставались неподвижными. Джим рассматривал их на трехмерном дисплее. Большинство — научно-исследовательские корабли, но были и грузовые, и корабли с колонистами. Шлейфы двигателей были направлены в разные стороны, в зависимости от того, откуда они прибыли и как сбрасывали скорость. Джим не сразу понял, что именно вызывает тревогу.
Десятилетиями пространство колец — медленная зона — была транспортным узлом между системами. И, в особенности после гибели станции «Медина» и «Тайфуна», корабли старались как можно скорее войти и выйти, свести к минимуму время в беззвездном пространстве. А сейчас они явились сюда. Только ближайшие корабли, которые проще было развернуть, но впервые, насколько помнил Джим, они прибыли именно сюда. Временами то тут, то там зажигались маневровые двигатели, чтобы скорректировать ничтожный дрейф, но все эпштейны были выключены. Флот собрался на зов Наоми. На зов Трехо. Корабли не сходились в битве. Не рвались в какое-то другое пространство, даже более человечное и понятное. Словно щепки из кремния и керамики в пузыре размером с миллион Земель.
Они выглядели затонувшими.
— Так, у нас в зоне видимости корабль, — объявила Элви на «Соколе».
Даже при такой небольшой дистанции были пропуски, искажения и потери сигнала по узконаправленному лучу. Не настолько, чтобы не разобраться, но достаточно для того, чтобы ощутить тревогу.
— Может, это и корабль, — попытался пошутить Джим.
— Штука в форме яйца. У нас в зоне видимости что-то вроде яйца. Есть хорошая новость — она все еще там.
— Есть какие-то признаки движения или активности? — спросила Наоми с командной палубы «Роси».
— Нет, — ответила Элви, — по крайней мере, на станции.
— А в других местах? — спросила Наоми.
— Везде повышенная активность. И количество излучаемого тепла на порядки выше, чем прежде. Больше света, больше радиации. Некоторые корабли, которые прибыли первыми, возможно, скоро придется выводить в нормальное пространство, чтобы дать им возможность сбросить излишки. Здесь теплообменники собирают больше энергии, чем теряют. У меня есть дополнительные датчики для сбора таких данных и поиска полезных закономерностей.
— Первый пункт повестки, — заметил Джим.
— Напрямую обследовать станцию? — спросила Элви.
— Я имел в виду — убедиться, что все эти люди, которые много лет пытались убить друг друга, сейчас не собираются этого делать, — ответил Джим. — У нас тут по паре десятков кораблей с каждой стороны. Вы должны понимать, что на всех есть экипажи, у которых накопилось много зла за эту войну.
— Уже выполняю, — сказала Наоми. — Я обмениваюсь сообщениями с того момента, как мы прошли во врата.
— И насколько все плохо? — поинтересовался Джим.
— Недовольны, но повода для тревоги нет. Пока нет.
Джим опять взглянул на мелкие затонувшие крошки. Они не пытались убить друг друга. Это радовало.
— Ладно. Поглядим, есть кто дома в той яйцевидной штуке.
Элви каким-то образом удавалось говорить устало, но в то же время решительно.
— «Сокол» лег на курс, но я не хочу включать эпштейн у поверхности. Так что это займет некоторое время.
— Ты же помнишь, эта штука впитала выброс гамма-лучей и до сих пор существует, — сказал Джим.
— Я волнуюсь не из-за станции, — сказала Элви. — Я боюсь все разнести прежде, чем мы поймем, что это. Если Дуарте все еще в том яйце, и я разорву его в клочья до того, как мы сможем поговорить, выйдет глупо.
— Это верно, — согласился Джим. — Мы же назначили свидание.
И он разорвал соединение. Спустя миг «Роси» под ним переместился — это Алекс менял курс. Джим закрыл экран и опустился в кресло-амортизатор, он чувствовал стены вокруг себя, вибрацию корабля — то ошеломляющее ощущение себя крошечным существом в безбрежной вселенной, которое иногда его посещало. Болели челюсти, но это в последнее время случалось часто, а скованность шеи не уходила даже во время сна, он лишь иногда о ней забывал. Он начал к этому привыкать. Такой была его жизнь.
Прежде эта напряженность была на чем-нибудь сосредоточена. Страх перед Лаконийской империей, готовой переехать и раздавить всякого несогласного. Страх перед апокалипсисом, который он видел на станции в медленной зоне еще до того, как открылись врата. Или постоянная, нависающая над ним угроза, что Дуарте перестанет опекать Джима и бросит его в Загон. И почти полная уверенность в том, что, выясняя, обладают ли сознанием сущности по ту сторону врат и способны ли они изменяться, Дуарте начнет войну, в которой ему не выиграть. А теперь — что его собственная жизнь, его ощущение себя Джеймсом Холденом, будет растворена в море сознания, в огромном едином разуме всего человечества, но не человеческом. Может быть, придется смириться, его тело уже готовилось принять эту боль.