А вот то, как Кит терял представление о себе в потоке чужого сознания, было чем-то новым. Такое случалось всего несколько раз, и после этого он всегда чувствовал себя менее плотным и связанным с реальностью. Как будто его «я» — то, что он имел в виду, когда говорил «я», — оказалось не столько объектом, сколько привычкой. Даже не стойкой привычкой вроде наркомании или азартных игр. Привычкой, которую можно в любой момент бросить. Кофе на завтрак, а не чай. Покупка одних и тех же носков. Существование тебя как личности. Все, что можно делать или не делать, не особенно изменяясь. При этой мысли подкатила еще одна волна тошноты, но быстро прошла.
Кит скользнул в кровать, стараясь не разбудить жену и ребенка. Бакари казался теплым, мягким камнем. Ничто, кроме конца света, не могло его сейчас разбудить. Рохи не открыла глаза и не пошевелилась. Кит почти убедил себя, что она спит, когда она заговорила.
— Ты хорошо себя чувствуешь?
— Ты была на концерте, — тихо сказал он. — Забыла все движения. Тебе пришлось импровизировать, и все шло наперекосяк.
Она помолчала.
— Становится хуже, да? Это случается все чаще.
Кит вздохнул. На потолке начали сгущаться первые тени.
— Да.
— И у меня.
Две ознакомительные недели проходили в просторной аудитории, вмещавшей до трех тысяч человек, хотя в их когорте было менее шестисот новых иммигрантов. Сцена находилась чуть в стороне от центра, поскольку одну стену занимали огромные окна, выходящие на уступ. Местные аналоги деревьев представляли собой комплексы похожих на мох наростов, которые стремились вверх подобно коралловым рифам, переливаясь от серебристо-зеленого до красно-оранжевого в зависимости от температуры и направления ветра.
Пока Бакари находился в детском саду компании, утро Кита проходило в презентациях, где приветственная команда Акционерной компании «Якобин-Блэк» и представители профсоюзов рассказывали о планете Ниуэстад и городе Фортуна Ситтард. Годы будут длиться шестнадцать месяцев, а дни — тридцать два часа. Местная биосфера основана на соединениях, которые нетоксичны, но могут вызывать раздражение, поэтому рекомендовалось держаться в закрытых районах города. Они получили карты города — комиссариат, медицинский комплекс, район развлечений, общественный бассейн, религиозные учреждения. После подробного описания, как сообщать о нарушениях закона в службу безопасности и о нарушениях безопасности представителям профсоюза, Кит и Рохи должны были расписаться, что получили инструктаж и все поняли. Приветственная команда компании солировала в песнях о командной работе и товариществе, и к ним присоединились даже представители профсоюза.
Рядом с Рохи Кит чувствовал себя немного уверенней в море новых голосов и лиц, в дезориентирующей перспективе жизни, созданной новым контрактом. Пусть в новом городе на новой планете были сотни новых лиц и сбивающие с толку правила жизни, но Рохи рядом, и она стала его якорем.
На третьей неделе, когда Кит уже лучше стоял на ногах, он начал проходить вводный инструктаж в своей рабочей группе, а Рохи — в своей. В середине первого дня Кит понял, что это была их самая долгая разлука с того дня, когда они поднялись на борт «Прайса» в системе Сол.
В команду инженеров-строителей прибыло всего шесть новичков. Они встретились в аудитории, похожей на сотню других учебных классов, в которых ему приходилось бывать — тонкий промышленный ковер с рисунком, скрывающим пятна, звукопоглощающее покрытие на стенах, дешевое встроенное освещение из напечатанных деталей, используемых повсеместно. Новой начальницей Кита стала привлекательная женщина по имени Химемия Госсе с натянутой улыбкой и привычкой поглаживать подбородок, когда думает. На второй день Кит вспомнил, что читал ее статью об использовании местных материалов в промышленных установках по переработке воды. Постепенно тревога, настороженность и пронизывающее до костей чувство неуместности начали сменяться энтузиазмом и даже восторгом по поводу будущей работы.
В середине третьего дня, когда Госсе собиралась отвести их шестерых в офис, где им будут выделены рабочие места, и познакомить с командой, в аудиторию вошел сотрудник службы безопасности и отвел ее в сторонку. Разговор был короткий, но на лице начальницы явно отразилось расстройство. Еще до того, как она повернулась обратно к стажерам, Кит понял: что-то произошло, и это как-то связано с ним.
— Камал? На два слова, — позвала Госсе.
Кит подошел к ним. Остальные пятеро сидели молча.
— Медицинская проблема, — сказал охранник. — Я могу отвести вас в больницу.
— Рохи? — спросил Кит.
— Ваш сын, сэр. Боюсь, его пришлось забрать в больницу. Вы должны пойти с нами.
— Что с ним? — спросил Кит, но безопасник не ответил.
Госсе коротко мотнула головой на дверь. Универсальный жест, обозначающий «иди».
— Не беспокойтесь о том, что пропустите экскурсию. Наверстаете позже.
— Спасибо, — автоматически ответил Кит.
Он ее не слышал. Что-то случилось с Бакари. Сердце бешено колотилось, он чувствовал биение пульса в шее.
Кит подавил желание засыпать безопасника вопросами о том, что случилось, когда, что не так, откуда они узнали об этом и что сделали, и о тысяче других вещей, о которых тот ничего не знал. Вместо этого Кит молча сидел в маленьком электрокаре, молнией проносившемся по широким бетонным коридорам города, и наклонялся вперед, словно мог заставить его ехать быстрее.
Больница находилась практически под землей, но освещение имитировало полуденный свет на Земле. Искусственные цветы в приемном покое пахли как настоящие. Безопасник с виноватым видом держался позади. Еще до того, как Кит подошел к стойке регистрации, к нему поспешил пожилой человек в докторском халате. Кита ждали.
— Мистер Камал, — сказал врач, указывая на двойные двери из светлого дерева. — Сюда, пожалуйста.
— Что случилось? — спросил Кит.
Вместо ответа врач повернулся к охраннику и сказал:
— Благодарю вас.
Вежливый приказ уйти. Кит понял, что разговор будет приватным. Может, такова политика компании. А может, дело в чем-то еще.
Они прошли в больничный коридор. Он был шире обычного, достаточно широкий, чтобы могли разминуться две каталки в сопровождении медиков. Цветочный запах приемного отделения сменился чем-то более резким.
— Ваш сын в стабильном состоянии, — сказал врач. — Из детского сада сообщили, что он ведет себя странно. На какое-то время он стал совершенно невосприимчивым.
— Не понимаю, что это значит, — сказал Кит.
— Полагаю, у него был какой-то припадок. Предварительное сканирование не выявило врожденных аномалий или опухолей, и это хорошо. Но... в островковой коре наблюдалась какая-то необычная активность.
— Но всё в порядке?
— Сейчас — да. Мы понаблюдаем за ним, и я бы хотел сделать несколько анализов. Просто чтобы исключить всё, что возможно.
— Но с ним все будет хорошо.
Кит не спрашивал. Он утверждал, как будто вселенная послушается его приказа.
Врач остановился, и Кит прошел еще пару шагов, а потом обернулся. На лице врача явно читался дискомфорт.
— У нас есть приказ лаконийского Директората по науке докладывать о любых проблемах и аномалиях, возникающих у людей с «Прайса».
— Из-за того, что произошло? — спросил Кит.
— В мире тысяча триста систем. У Лаконии даже нет официального представителя на Ниуэстаде, — продолжил врач. — Вдруг отчет доктору Очиде завалится у меня за тумбочку? Пройдут месяцы или годы, пока я замечу. Учитывая, кто ваш отец, я подумал...
Доктор наклонил голову набок. Его виски начали седеть, в уголках губ и глаз залегли глубокие морщины. По возрасту он вполне мог знать «Росинант» еще до создания Транспортного профсоюза. Он мог быть членом подполья Наоми Нагаты.
— Спасибо вам, — сказал Кит.
Улыбка доктора была спокойной и умиротворяющей. Он подвел Кита к стеклянной двери. Настройки конфиденциальности покрыли прозрачное стекло легким инеем. Кит проскользнул внутрь. Мягкий гул и щелканье медицинских сканеров напоминали ветер в лесу. Кровать была рассчитана на взрослого человека, Рохи лежала на боку, а Бакари прижался к ее груди. Его глаза были закрыты, а правый кулачок он подложил под подбородок, будто глубоко задумался. Голос Рохи был мягким и певучим. Она говорила так, когда убаюкивала ребенка.