Ее прервал тихий стук. За дверью парил Амос. Он нацепил свой старый летный комбинезон и извиняющуюся улыбку.
— Привет, док. Есть минутка? Или я не вовремя?
Элви помотала головой, пытаясь прояснить мысли. Усталость уже походила на опьянение.
— Входи. Прости. Я думала опросить вас с Карой, но... сначала нужно было отправить эти запросы.
Амос проплыл внутрь и закрыл за собой дверь.
— Без проблем. Я только хотел пошептаться.
— Насчет эксперимента?
— Типа того. Хотел сказать, что все закончилось.
Элви выключила экран. Глаза здоровяка были такие же непроницаемо-черные, как у Кары и Ксана. Она уже привыкла. Улыбка дружеская и чуть смущенная. Голос спокойный. Отчего же тогда по спине побежали мурашки?
— Что — всё?
— Это. То, чем вы занимаетесь с Искоркой и Малышом. Оно закончилось. Надо собирать манатки и двигаться дальше. — Амос пожал плечами. Когда Элви не ответила, он отвернулся. — Когда ты начала, меня типа тоже задело. Образы. В суде такое не прокатит, верно? Вот почему мы должны были прилететь. Нужно было быть здесь. Сделать это самому. Так я понял бы. И вот мы здесь, и я сделал это, и теперь все понял. И могу сказать, что все кончено. Все прекращается.
— Ты возражаешь против эксперимента.
— Точно.
— Я понимаю. — Элви скрестила руки. Система связи доложила о новом сообщении в очереди. Элви не стала смотреть, что там. — Не стану лгать, не только у тебя есть сомнения.
— Ладно.
— Но ставки слишком высоки. Кара, Ксан... и ты? Вы — наш доступ к информации в артефакте. Только вы можете туда попасть.
— Так и есть, — сказал Амос и нахмурился. — И Дуарте. Но вряд ли мы можем записать его себе в актив.
— Если у нас есть хоть какой-то шанс все исправить с помощью той информации, я не могу остановиться.
— Тебе не надо. Есть я. Тебе не надо останавливаться, потому что я остановлю всех нас.
— Если мне придется поступиться ей... потерять ее... Пожертвовать? А взамен все будут жить...
Амос выставил вперед руку, будто успокаивая зверя.
— Док. Я понял. Ты хороший человек, ты мне нравишься. Я тебе верю. Я вижу, что ты не в восторге от всего этого. Поэтому говорю с тобой так, а не иначе. Но все кончено. Я знал кучу людей, кто говорил, что сейчас другой случай. Что один раз можно. Что этот ребенок плохой, а они на самом деле ему помогают. Или им это нравится, поэтому нет вреда. А Искорке нравится. И мы оба это знаем, так ведь?
— Знаем.
— Есть куча историй, как сделать это нормальным. Но я тут не ради болтовни. Просто ввожу тебя в курс.
Корабль казался необычно шумным. Элви чувствовала стук сердца где-то в горле, слышала его в ушах. Она вдруг ощутила себя бесконечно усталой или вдруг поняла, что устала уже вечность назад.
— А если мы все умрем из-за того, что не надавили сильнее?
— Хреново выйдет, — согласился Амос. — Я не философ. Я не издеваюсь и не пытаюсь понять, ну, всё на свете. Но это очень просто. Я прилетел посмотреть, чем вы с Искоркой занимаетесь. Я это увидел. Это нужно остановить, поэтому мы остановимся. Вот и всё. Всё хорошо.
Он замер так же, как это делала Кара. Не по-человечески. Через секунду попробовал слегка улыбнуться. Элви изрядную часть своей жизни размышляла о классификации видов. О том, где начинается и где заканчивается тот или иной вид. Она поняла, что не знает, кто перед ней.
— Ладно, — сказала она. — Всё хорошо.
— Супер, — ответил Амос — то, что когда-то было Амосом.
Он подплыл к двери, открыл ее, показал Элви большой палец вверх и исчез. Дверь за ним закрылась.
Система связи снова чирикнула, напоминая о новом сообщении или сообщениях. Элви не стала открывать очередь входящих. Она разрешила себе дрейфовать несколько минут, ощущая, как в груди и животе расцветает что-то большее, чем усталость. Она выключила свет, подтянула себя в коридор и поплыла по нему. По пути встретилась группа сотрудников, и все ей кивнули. Всё было как во сне.
Фаиз был в их каюте. Он оторвал взгляд от ручного терминала, и какая-то колкость или замечание так и не сорвались с его губ. Элви почистила зубы, умылась, переоделась в свежую одежду, чтобы лечь спать. Муж наблюдал за ней, стараясь делать вид, что не смотрит. Он понял — что-то изменилось, хоть и не знал, что именно. Она была здесь, рядом с ним.
— Ты... э-э-э... милая, всё в порядке? — спросил он, когда она пристегивалась на ночь.
— Да.
Когда она закрыла глаза, ощущение в груди и животе усилилось и затопило ее целиком. Наконец, Элви узнала его. Она хотела, чтобы это было облегчение, но это было другое.
Ее тело говорило, что она только что смотрела в лицо смерти. Это был страх.
Глава тридцать первая. Танака
Майор Ахмади была специалистом по посттравматическому синдрому в психиатрической службе базы «Гевиттер». Невысокая, полная, с коротко стриженными седеющими волосами и очень темной кожей. Она производила приятное впечатление. «И напоминает учительницу, которую я ненавидела. И напоминает мою любимую жену», — твердил хор далеких голосов в голове у Танаки, причем последняя мыль сопровождалась легкой щекоткой сексуального возбуждения.
— В той части вашего досье, к которой у меня есть доступ, говорится, что в детстве вы осиротели.
— Да, — подтвердила Танака.
Она неловко поерзала в кресле. Темные стены и мягкие поверхности в кабинете Ахмади должны были внушать чувство безопасности, комфорта и близости. Он выглядел в точности так же, как любой другой кабинет мозгоправа, хотя обычно Танака заглядывала в них только на окончательной фазе допроса. После того как полностью она ломала волю человека с помощью агрессивной техники, нужно было установить с ним такие отношения, будто она близкий друг, которому можно излить душу.
Так и не дождавшись дальнейших объяснений, Ахмади сказала:
— И больше сорока лет службы на передовой в боевых частях. Хотя суть этих заданий в основном засекречена.
— Да, — повторила Танака.
— И недавно вам выстрелили в лицо, вы прошли здесь курс реконструктивной хирургии.
Танака тронула бинты, скрывающие пол-лица.
— Это тоже написано в досье? Или вы просто потрясающе наблюдательны?
Ахмади не заглотила наживку. Она улыбнулась и пощелкала по лежащему на коленях планшету, будто просто так совпало и она не делает заметки.
— Вашу жизнь постоянно сопровождают какие-либо травмирующие события.
— Спасибо за лесть, но лучше пропустим эту часть.
— Я вам не льщу, — сказала Ахмади. — Я просто держу зеркало и прошу вас в него заглянуть. Вы с детства живете в режиме «дерись или беги». Все, на что должен опираться ребенок, у вас отняли без предупреждения.
— Я пришла сюда не для того, чтобы говорить о своих родителях.
— Можем начать с чего угодно. Всё связано.
— Похоже, вы уже поставили мне диагноз.
— До этого еще не дошло, но... — Она повела плечами. — Я знаю свое дело. Бо́льшая часть вашего досье засекречена, но то, что доступно, рассказывает впечатляющую историю. Никаких длительных отношений. Вы нигде не жили дольше года. Отказались от научной карьеры в пользу армии. Несколько раз отказывались от повышения, чтобы остаться на передовой. Вы уже долго бежите, не останавливаясь.
Танака почувствовала, как ладони сжимаются в кулаки.
— От чего бегу?
— Не знаю, — сказала Ахмади. — Но, похоже, вы впервые решили с кем-то об этом поговорить.
— Да.
— Почему вы здесь? — спросила Ахмади, делая новую заметку в планшете.
Похоже, она долго отрабатывала этот навык — писать, не отрывая взгляда от пациента. Это производило жутковатое впечатление.
Желание сменить позу в слишком мягком кресле наконец пересилило, и Танака встала. Ее ноги звенели, как будто по мышцам пустили слабый ток, и она прошлась по кабинету, делая вид, что рассматривает картины на дальней стене — компьютерный неоимпрессионистский пейзаж маслом с изображением лаконийской столицы ночью, с густыми мазками. Художник явно изучал Имоджин Батиа или кого-то из ее школы. Нарисовано было так, будто зритель смотрит из окна на проливной дождь. Танака задумалась, не сама ли Ахмади это нарисовала, а может, привезла картину из Лаконии, когда ее назначили на базу «Гевиттер». «Когда-то я рисовала», — произнес голос в голове Танаки.
Ахмади откашлялась, и Танака поняла, что доктор задала ей вопрос и не получила ответа.