— Да, — слегка разочарованно пробасил Ганьон. Возможно, это Танака его разочаровала. — Повреждения существенные, но это поправимо.
Он махнул рукой на снимок ее челюсти. Сломанные зубы и сросшиеся переломы выглядели зазубренными линиями на гладком белом фоне.
— И щека, — сказала Танака, но не вопросительным тоном.
Ганьон отмел ее слова одним нетерпеливым взмахом крохотной ладони.
— Для полевых условий работа неплохая. Отдаю им должное. Одна проблема — не сделано текстурирование и подбор тона кожи. А без этого пол-лица будет выглядеть как задница новорожденного младенца. Медицинский аппарат на «Ястребе» отлично поработал с сосудами. Меня беспокоило возможное разрушение челюсти. Если кость начнет отмирать, придется заменять ее целиком. Но...
Он махнул на снимки внутренней части щеки, словно Танака могла сама сделать какие-то медицинские выводы.
Она попыталась представить свое лицо без челюсти, в ожидании, пока нарастет новая, с бесформенной отвисшей губой. При этой мысли все лицевые мышцы напряглись. Хотя бы этого кошмара ей удалось избежать.
— Сколько времени это займет? — спросила она.
Кустистые седые брови Ганьона поползли вверх как две испуганные гусеницы.
— Так в этом проблема?
— Возможно.
Он сложил руки на коленях, как у скульптуры Мадонны.
— В таком случае, пожалуй, лучше сначала завершить вашу текущую миссию, прежде чем приступать к лечению, — сказал Ганьон, и в голосе слышалось неподдельное беспокойство насчет ее дальнейших решений.
И снова нахлынули воспоминания о рыжей девчонке, спрашивающей, не уродина ли она. Боль, уязвимость и всепоглощающая любовь к этому ребенку. Унижение звенело в ушах как винные бокалы.
— Твою ж мать, — прошептала она, тряхнув головой.
— Что-что?
— Я ответила — нет. Начинайте прямо сейчас.
***
— А вас как сюда занесло? — донесся голос откуда-то издалека.
Танака попыталась открыть глаза, но перегрузка составляла двадцать g, и веки весили тысячу килограммов.
— М-м-мбух-х-х... — пробормотала она.
— Ой, простите, — произнес голос, уже не такой далекий. Мужской. Сиплый. Где-то слева. — Не разглядел, что вы спите. Только услышал, что вас привезли на каталке.
— М-м-м, — согласилась Танака, кто-то выключил тягу, и ее глаза открылись.
В них ударил ярко-белый свет, опаляя глазной нерв. Она плотно зажмурилась. Попыталась ощупать себя руками. Что-то мягкое и вялое, похожее на умирающую рыбу, шлепнуло ее по груди.
— Подождите немного, — сказал мужчина. — Вы еще не отошли от операции. Если уж вас погрузили в наркоз, то на полную катушку. Сразу не очухаетесь.
Танака попыталась кивнуть, соглашаясь, но голова откатилась набок. Перегрузка постепенно ослабевала, и Танака сумела выпрямить голову и опять рискнула открыть глаза. В комнате по-прежнему было слишком светло, но лазерный луч уже не сжигал мозг. Она совершила ошибку, только не могла припомнить какую.
Танака посмотрела вниз, на себя. Она была в больничной рубашке до колен, из-под которой торчали игры настоящего марафонца — тонкие, с буграми и шрамами. Вялые ладони лежали на груди. В левой из вены торчала трубка.
На мгновение Танаку охватила паника, а потом голос произнес: «Я в больнице. Мне только что сделали лицевую хирургию. Все в порядке».
Голос одновременно принадлежал и ей, и незнакомке, и он ее приободрил.
— Все нормально? — спросил Сиплый. — Кого-нибудь позвать?
— Нет, — сумела выговорить Танака. — Все нормально. Мне просто сделали операцию на лице.
Она осеклась и не стала говорить, что находится в больнице. Он и так наверняка это знал.
Гравитация в палате снова вернулась к трети g — центробежной силе тяжести станции «Гевиттер», и Танака рискнула повернуть голову набок и посмотреть на соседа.
Мужчина был почти полностью скрыт за медицинским оборудованием, стоящим вокруг его кровати. Неудивительно, что он не сразу ее рассмотрел, когда каталку привезли в палату. Однако Танака различила его макушку — белокурые волосы с проседью, постриженные по-армейски коротко. У изножья кровати из-под приборов торчала одна мозолистая ступня.
— Хреновая была рана, да? — сказал мужчина.
— Меня подстрелили, — ответила Танака, не успев даже подумать.
«Ты еще под кайфом, — предупредил внутренний голос, — следи за тем, что говоришь. Не выболтай секреты».
— В лицо? — спросил мужчина, а потом сипло хохотнул. — А знаете, для большинства после выстрела в лицо операция будет без надобности. Как по мне, необходимость в лечении — уже счастливый билет. Поздравляю, что отсрочили попадание в утилизатор.
— Но было больно.
— А то! Уж не сомневаюсь.
Он снова сипло хохотнул.
— Откуда вам знать?
— Мне разве что в лицо не попадали. Я гонялся за контрабандистами на патрульном катере. Отследил их до предполагаемого места высадки. Дерьмовый мелкий астероид, не больше нашего корабля. Мы подошли достаточно близко, чтобы рассмотреть...
Он осекся. Танака подождала, гадая, не уснул ли он, а может, воспоминания оказались слишком болезненными.
— А потом — бах! Говнюки, — просипел он. — Весь камушек разнесло. Это были не контрабандисты. А какой-то вонючий мятежник, мечтающий утащить за собой на тот свет несколько лаконийцев. Катер сплющило, как будто он из фольги. Рики и Джелло этого даже не увидели. Но корабль сложился вокруг меня, как будто его специально спроектировали таким, чтобы оставить только все необходимое для жизни и помешать мне истечь кровью до смерти.
За грубоватым добродушным юмором — мои друзья погибли, а я получил ранения, от которых, возможно, никогда не вылечусь, разве это не смешно? — скрывалась симфония печали и скорби, и Танака ее слышала. Это было знакомо. Она чувствовала то же самое, переживала вместе с ним.
— Сочувствую вам, — сказала Танака.
В ноги и руки как будто вонзились булавки. Она попробовала сжать кулаки. Она чувствовала себя слабой, как младенец, но пальцы неожиданно послушались. Неплохо для начала.
— М-да, — сказал Сиплый.
«Сочувствую» — дурацкое слово, которое говорят человеку, с кем только что познакомился, когда он рассказывает свою печальную историю. Сиплый прекрасно это понимал. Как и Танака.
— Я потеряла своего брата, — сказала она хриплым от всепоглощающего горя голосом.
Брата у нее никогда не было.
— Бомба?
— Несчастный случай при восхождении.
Танака увидела его лицо, как он дергается на дне пропасти. Веревка обхватывала его петлей как змея. Безумное горе, нахлынувшее вместе с этим образом, грозило ее затопить.
«Что со мной происходит? — спросил мысленный голос. — Хватит врать этому парню».
Но она не лгала. Грудь задрожала от рыданий.
— Ничего, ничего, — сказал Сиплый. — Меня вот собрали обратно. Ну, то есть, конечно, Рику и Джелло не повезло, и это погано, но такова уж наша работа.
«Я плачу не из-за тебя», — хотела сказать ему Танака, хотя в какой-то степени плакала из-за него.
Часть ее сознания помнила упавшего со скалы брата, помнила, как его руки и ноги вывернулись на камнях внизу, его пустые, ничего не выражающие глаза. А часть сознания оплакивала Джелло и Рики, и других, которых убила бомба. Хотя по большей части она была просто испугана. «Что со мной происходит?»
— Кстати, меня зовут Бирд, — сказал Сиплый. — Уорент-офицер Лайс Бирд. А вас?
«Не знаю».
Прежде чем Танака успела ответить, открылась дверь, и вошел Ганьон, яростно щелкая по терминалу в руке. Увидев, что Танака не спит, он хлопнул терминалом по ладони, и тот свернулся вокруг запястья.
— Хорошо, что вы очнулись, полковник, — сказал Ганьон.
— Ох, простите, что отвлекал вас болтовней, полковник, — сказал Бирд.
По его голосу Танака сразу поняла, что сведения о ее звании сразу изменили характер их отношений. И ощутила незнакомый привкус сожаления.
Ганьон не обратил на Бирда ни малейшего внимания и начал проверять жизненные показатели Танаки на экране над ее кроватью.
— Эй, Бирд, — позвала Танака.
— Да, полковник?
— Потерпи немного, морпех. Мы оба отсюда выйдем. Просто я выйду первой.
— Понял, сэр.
Ганьон посмотрел на браслет-терминал и похлопал Танаку по ладони.
— Все идет хорошо. А теперь немного отдохните, завтра мы вас выпишем. Назначим следующий осмотр...