Бармен рискнул вернуться.
— Я могу еще что-нибудь вам предложить, полковник? — спросил он, одарив стойку бара своей самой дружелюбной улыбкой.
— Стакан содовой, — ответила она, а потом решила высказать предположение: — Уорент-офицер?
— Второй лейтенант, — сказал он, рискнув на секунду оторвать взгляд от стойки и посмотреть на Танаку, а потом снова потупился. — Командир не любит, когда офицеры здесь работают. Говорит, это подрывает боевой дух.
— Чей? Их или наш? — спросила Танака, отхлебывая содовую, которую налил бармен, пока говорил.
Вкус напоминал дорогое мыло, с намеком на искусственный лаймовый ароматизатор.
— Командир не делился со мной своими мыслями на этот счет, — сказал бармен и собрался уходить.
— И все же... — произнесла Танака. Он помедлил. Вернулся. — Разливать напитки — дерьмовая деталь биографии для лейтенанта. Даже для второго. Думаю, вряд ли вы представляли, что будете барменом, когда лезли из кожи вон, чтобы поступить в академию.
Бармен снова посмотрел ей в глаза. Он был довольно симпатичный. Темноволосый, темноглазый. Едва заметная ямочка на подбородке. И наверняка знает, кто она такая. Что означает ее звание и статус. Но смотрел ей в лицо, изо всех сил пытаясь не показать страх.
— Да, полковник, вы правы. Но я офицер лаконийского флота. Исполняю волю Первого консула.
Ему удалось придать голосу игривость, хотя и слегка натянутую.
Танака ощутила знакомое тепло и посасывание в животе. Но она не доверяла собственным ощущениям. Она была зла, раздражена, и какая-то неведомая хрень в пространстве колец отбросила ее гораздо дальше от цели, чем хотелось признать. Танака всю жизнь училась лелеять и оберегать свою тайную жизнь. Рисковать, когда она не вполне себя контролирует, не самая лучшая мысль.
И все же...
— Вы слышали про Сан-Эстебан? — спросила Танака, прежде чем он успел шагнуть в сторону. — Просто кошмар. Целая система уничтожена, просто как по щелчку пальцев.
— Ага, — протянул он.
— Это имеет отношение к моей работе. Моему заданию. Без подробностей, разумеется. Но... Даже не знаю. Вот мы сейчас здесь, а потом — раз, и нас не стало. Без предупреждения. Без второго шанса. Это может случиться и здесь, и мы с вами, и все на этой станции в одно мгновение...
Она передернула плечами.
— Думаете, так и будет?
— Не знаю, — сказала она. — Но на вашем месте я бы не вкладывала чаевые в долгосрочные облигации. Ну, знаете, на всякий случай.
Он улыбнулся, и Танака увидела его страх. Другой страх. Молодым людям не нравится ощущать себя смертными. Тогда им хочется доказать, что они еще живы.
— А имя у вас есть, лейтенант?
— Рэндалл, — отозвался он. — Лейтенант Ким Рэндалл. Сэр.
Он был лет на сорок моложе нее. А разница в званиях была как зияющая пропасть, которую он сумеет преодолеть только к концу жизни, если повезет. Интрижка с человеком низшего ранга нарушала лаконийский армейский устав, а теперь, когда Танака получила статус «омега», буквально все, не считая адмирала Трехо, были ниже ее рангом. Однако этот статус вдобавок поднимал ее над законом. А это лишало подобные отношения особого смака.
И все же ее снедала жажда. Не секса, но именно с помощью секса она собиралась эту жажду утолить. Жажду контроля. Танаке хотелось забыть о своей уязвимости. Почувствовать, что она может навязать свою волю целой враждебной вселенной, воплотившейся в теле этого мальчишки.
— Кстати, лейтенант Рэндалл, — сказала она. — Хотя мой корабль стоит на причале, мне предоставили жилье на станции.
— Правда?
Ким двинулся дальше, протирая по пути стойку бара.
— Да. Хотите взглянуть?
Ким замер, а потом повернулся и снова посмотрел на нее. Оглядел с ног до головы, словно в первый раз увидел по-настоящему. Хотел убедиться, что верно понял ее приглашение, и разбирался, интересно ли оно ему. Потом на мгновение взгляд Кима задержался на ее обезображенной щеке, и он едва заметно поежился. Для Танаки это было как пощечина. Она даже ощутила, как раненую щеку заливает жар.
В ней вскипели эмоции — незнакомые как автобус, набитый случайными людьми. Неуверенность, стыд, тоска и смущение. Она могла все их назвать, и все их уже испытала. Но сейчас они были другими. Она словно впервые в жизни ощущала смущение. А тоска имела привкус совершенно незнакомой тоски. Стыд имел другой оттенок. Все эти чувства были знакомы, их род и вид, но принадлежали кому-то другому. Толпе незнакомцев, запустивших в ее сердце невидимые нити.
Ким увидел на ее лице смятение, и его бесстрастный фасад дал трещину.
— Не уверен, что это удачная мысль, полковник, — сказал он, сделав акцент на звании.
Как будто это главная причина для отказа. Как будто дело в том, что он достойный, законопослушный лакониец, а не в уродливом месиве, в которое превратилось ее лицо.
Танака почувствовала, как горят щеки, а в уголках глаз защипало. Вот же черт, неужели я готова расплакаться из-за того, что какой-то сраный бармен-лейтенантишко не считает меня достаточно симпатичной для секса? Неужели это правда происходит?
— Да, конечно, — сказала она и ужаснулась тому, насколько резко это прозвучало.
Она встала, стараясь не опрокинуть барный стул, и отвернулась, прежде чем симпатичный засранец, лейтенант Рэндалл, со своей бесстрастной ухмылкой и ямочкой на подбородке, увидел влагу в ее глазах.
— Полковник, — сказал Ким с ноткой не то удивления, не то тревоги.
Отлично. Пусть тревожится. Танака ушла, не добавив ни слова.
По пути к двери она мельком заметила свое отражение в зеркале на стене. Воспаленно-красную топографическую карту на щеке. Складку кожи у глаза, отчего нижнее веко казалось слегка опущенным. Белые шрамы в тех местах, где врач из школы сшивал ее лицо, после того Джеймс Холден разнес его в клочья.
«Неужели я такая уродина?» — спросил внутренний голос.
Не ее голос. Совсем тоненький. Детский. Танака почти могла представить лицо говорящего, рыжие кудряшки, зеленые глаза и нос, усыпанный веснушками. Девочка смотрела на нее снизу вверх и готова была расплакаться, и ее слова разрывали Танаке сердце. Воспоминания были настолько ясными, словно она прожила этот момент, услышала боль в голосе дочери и захотела прогнать ее грустные мысли, убить мальчишку, который вложил их в ее голову. Но знала, что не сможет ни того, ни другого. Любовь, боль и бессилие.
У Танаки никогда не было дочери, она не знала, что это за ребенок, будь он неладен.
Она так стиснула челюсти, что услышала стук крови в ушах, и воспоминания отступили. Она щелкнула по браслету-терминалу и сказала:
— Мне нужно встретиться с медиками.
— Поставить в ваше расписание, сэр? — спросила девушка.
Наверное, ей чуть больше тридцати. Темноволосая, с круглым лицом, смуглой кожей и профессиональной любезностью.
«У меня что-то с головой, — решила Танака. — Корабль превратился в летучего голландца и вернулся. А то, что его спасло, поломало что-то во мне. У меня в мозгах».
— Я получила ранение, — сказала она и резко указала на поврежденную щеку. — На поле боя. С тех пор мне так и не удалось посетить настоящий медицинский центр. Мне бы хотелось... чтобы кто-нибудь взглянул, как проходит восстановление.
— Я сообщу капитану Ганьону, что вы будете его следующей пациенткой, — сказала темноволосая девушка. Когда Лакония объявила о независимости, она еще даже не родилась. Никогда не знала вселенной, в которой нет врат. Как будто представитель другого биологического вида. — Можете подождать в зале отдыха для офицеров, если хотите.
— Спасибо, — ответила Танака.
Двадцать минут спустя ее лицо тщательно изучили и ощупали. Доктор Ганьон был худощавым мужчиной низкого роста, с гривой сверкающих седых волос, стоящих почти вертикально. Он напоминал персонажа из детского сериала. Но обладал низким и суровым голосом, как у священника или директора похоронной конторы. Всякий раз, когда он говорил, Танаке казалось, будто ее отчитывает тряпичная кукла.
На экране светилась серия изображений. Несколько видов ее щеки, изнутри и снаружи. Скан челюсти и зубов. Скан лицевых кровеносных сосудов. На сканах гораздо заметнее, чем в зеркале, была неровная линия в том месте, где заканчивалась старая кожа и начиналась новая. Танаке становилось не по себе при мысли о том, что в ней растет нечто новое, ее плоть замещается чем-то иным.