Сама мысль об этом вызывала нервное истощение.
Вежливо тренькнуло оповещение. Корабль сообщал, что праздник окончен, их ждет работа. Они убрали остатки завтрака с тортом, и Алекс неуклюже и по-быстрому приобнял Терезу, а потом увел Джима и Наоми к лифту. Тереза и Ондатра последовали за Амосом вниз, в машинное отделение.
— Они старались, — сказала Тереза.
— Угу.
В машинном отделении Амос дал Ондатре лакомство и отвел к собачьему креслу, а Тереза уже пристегивалась. Пахло силиконовой смазкой с легкой, но резкой примесью озона от принтеров керамики. Похоже на запах дождя, но без мятных тонов, и это успокаивало. Как же странно — она здесь уже так долго, что даже запах корабля кажется таким домашним. А может, не казался бы таким, если бы ее чуть не бросили с кучкой пресвитериан.
Переход из Нового Египта во Фригольд был быстрым. В теории, любая пара врат соединяется по прямой, и можно установить такой угол вхождения корабля в первые врата, что не понадобится тормозить на тяге. На практике, корабли в основном входили во врата медленно и часто корректировали курс уже в пространстве колец, в пределах видимости конечной цели. Почему-то на полет вслепую через врата, которых не разглядеть, когда малейшая ошибка означает немедленную аннигиляцию, лимбическая система большинства пилотов реагировала неадекватно. Этот же переход был легким — не слишком далеко, не слишком крутой угол. Если что-то пойдет не так, у «Роси» будет время изменить траекторию и выйти через какие-нибудь другие врата.
На текущей скорости дистанцию между вратами они пройдут быстро, а сам переход даже не заметят — в одну секунду они будут в загадочном пространстве врат, а в следующее мгновение уже вылетят в сторону далекой звезды, в знакомой вселенной. Амос пристегнулся напротив Терезы, лениво почесывая грудь в том месте, где ее разворотил выстрел.
— Болит? — спросила Тереза.
Он с невинным видом распахнул темные глаза, похожие на глаза плюшевой игрушки. Тереза показала на его грудь, и в это мгновение начался отсчет времени до перехода. Голос Алекса звучал размеренно, как у опытного пилота, лишь с легким намеком на беспокойство.
— Даже не знаю, — ответил Амос. — Вообще-то нет. Мне не нравится умирать, так что... — Он повел плечами. — Как-то все не так.
Алекс досчитал до нуля, и Терезе показалось, что у нее закружилась голова, но это, скорее всего, была чистая психосоматика. Амос снова заговорил — спокойно и дружелюбно. Вот что ей нравилось в Амосе — он никогда не говорил снисходительно, как заботливый взрослый.
— Думаешь об отце?
— Ты не выбрал это по своей воле. Перемены, которые с тобой произошли. А он сделал выбор. Даже не знаю, на кого из вас я больше похожа. Я решила сбежать. Сюда. Но я не могу столько всего...
— У нас проблема, — раздался голос Наоми по корабельной связи. — Ждите и не отстегивайтесь.
— Понял, — отозвался Амос, и тут же вывел на настенный экран панель управления тактическим дисплеем. На экране появилась система Фригольд, графически упрощенная до понятных символов. Солнце. Планета Фригольд и еще одна внутренняя. Три газовых гиганта. С десяток кораблей-горнодобытчиков, в основном в поясе астероидов или на спутниках газовых гигантов. Тереза выискивала, что так насторожило Наоми, и через мгновение нашла.
«Близкий шторм» — лаконийский эсминец, украденный Робертой Драпер. Флагман тайного флота подполья, острие копья во время осады Лаконии, когда Терезе удалось сбежать. Для адмирала Трехо и остатков лаконийского флота это было унижение и заноза в заднице. Напоминание о веренице потерь. Для подполья корабль был символом уязвимости империи. Корабль, который может пройти через любые врата в любое время и сокрушить любой корабль поменьше. Пожалуй, в качестве напоминания он оказывал не менее мощное воздействие, чем в качестве боевого корабля.
Однако на низкой орбите вокруг Фригольда висел не «Близкий шторм», а другой лаконийский эсминец.
Глава шестнадцатая. Танака
Школьный врач был похож на подростка, у которого только что сломался голос. Можно было принять его за студента, если бы Танака не знала наверняка, что это не так. Темнокожий, с пухлыми губами и очень короткой стрижкой. В других обстоятельствах она бы посчитала его привлекательным. А сейчас почти ненавидела. Во-первых, он нервничал. Каждое его предложение звучало с повышающимся в конце тоном, как будто вопрос, даже самое очевидное утверждение. А кроме того, ее лимбическая система отметила, что всякий раз в его присутствии случается что-то неприятное или раздражающее. Смена повязки на искореженной щеке, втыкающиеся иглы, чтобы взять кровь или впрыснуть лекарство, сканирование на древнем школьном автодоке. Что-нибудь в этом роде.
Что хуже всего, Танака, скорее всего, была обязана ему жизнью.
С ее людей — штурмового отряда Мугабо, который она позаимствовала — сняли снаряжение и похоронили. Уинстон Дуарте лично покончил с традицией привозить мертвых на Лаконию для похорон. Вся земля кругом лаконийская, таков был его посыл.
Даже с учетом обширного кровотечения из головы и лицевых ран, она вряд ли умерла бы на земле Аббассии. Но если кто-нибудь всадил бы в нее пулю, убийство вполне могли бы свалить на Холдена и ту неведомую хрень, в которую превратился его корабельный механик. Танака не помнила, как ее нашли и как принесли в медотсек. Она не знала, колебался ли врач или действовал решительно, вспомнив клятву Гиппократа. Одно она знала наверняка — она перед ним беззащитна, доверив свою жизнь этим юным рукам без единого шрама. И ненавидела его за это.
— Я бы настоятельно рекомендовал в ближайшие три недели не совершать никаких маневров с высокими перегрузками? — сказал он, пока Танака собирала свои немногочисленные вещи в мешок. — Регенерирующий гель с трудом держится на подвижных поверхностях вроде щеки?
— Я постараюсь поберечься, — сказала она, проговаривая каждое слово по отдельности онемевшими остатками рта.
Пуля Холдена лишила ее трех верхних зубов слева и большей части правой щеки. Были еще микропереломы от нёба до левой глазницы, и непрекращающиеся головные боли. Хотя это, вероятно, последствия драки с черноглазым механиком. Когда в черепе такое творится, нет нужды выдумывать для каждой раны свою историю.
— Думаю, было бы разумнее подождать? Еще недельку, чтобы гель схватился?
Танака не удостоила его ответом. Ее броня лежала во дворе, аккуратно сложенная для восстановления, вместе с уцелевшим снаряжением штурмовой группы. Танака вышла из лазарета во двор, а медик тащился за ней, как клочок ткани, прилипший к подошве. Кар с «Ястреба» еще пылил в полукилометре от школы. Персонал и студенты уставились на нее из окон и дверей со смесью страха и неодобрения. Для них она была свалившейся с неба женщиной, которая заперла их и превратила школу в поле боя. За такое не положена ученая степень.
При этой мысли она улыбнулась и тут же поморщилась.
Когда кар наконец-то прибыл, в нем сидел Мугабо. Его отточенные профессиональные манеры были гладкими, как накрахмаленная рубашка. И Танаке полегчало. Она почувствовала себя на месте. Пока небольшая группа грузила оружие и броню покойников, Мугабо стоял рядом с Танакой, наклонив голову.
— Я уже заждалась, — сказала она.
— Прошу прощения. Из-за полученных повреждений было опасно входить в атмосферу, а ваш челнок... К сожалению, нам пришлось заменить часть оборудования. Прошу прощения за задержку.
— И как продвигается ремонт?
Мугабо кивнул, просто обозначив, что услышал вопрос, не более.
— Повреждения серьезные, но я уверен, что продолжать полет безопасно. Главный механик рекомендовал вернуться на Лаконию для пополнения запасов.
— У нас что-то закончилось?
— Запасы композитов для корпуса значительно снизились.
— То есть, функция самовосстановления не работает.
— Целостность корпуса в пределах допустимой погрешности, — ответил Мугабо.
Танаке нравилась его манера давать уклончивые ответы. Это не ему хочется вернуться на Лаконию, а главному механику. Корабль не сломан, если Танака не признает его таковым. В полотно лаконийской культуры всегда вплеталась эта нить — готовность принять любую реальность, предложенную командиром. Танака задумалась, каков его внутренний мир. Прячется ли где-то там свободолюбие и своеволие, как у нее, или он весь такой пресный?