— Хорошо. Кажется, с ней все в порядке. Меня немного беспокоят «другие», о которых она говорит. Я знаю, что они с Ксаном каким-то образом связаны, но есть и другие. Амос Бартон прошел через то же, что и они, и если они теперь тоже связаны... Голова этого человека — последнее место, где мне хотелось бы оказаться. Но...
Фаиз не торопил. Он позволил молчанию сделать это за него. Элви вздохнула.
— У меня складывается картинка. Я начинаю понимать, кто построил врата и как работал их разум. Коллективный. Пусть я пока не понимаю технологию, но уже вижу препятствия, которые они пытались преодолеть. Для начала неплохо. Но...
— Но ты задаешься вопросом, насколько это хорошее начало, если то, с чем мы сейчас боремся, убило их и теперь идет за нами.
— Я столько всего не понимаю. Например, что такое пули.
— Шрамы там, где их попытки сломать нас навсегда испортили часть реальности?
— Да. Наверное. Но как? Что они делают? Как работают? Можем мы использовать их, чтобы добраться до этих существ? И как они вырубают то одну систему, то сразу все? Почему они игнорируют локальность, а потом оставляют шрам, или пулю, или что бы то ни было, что находится в каком-то месте и привязано к локальной системе отсчета?
— И как тебе их остановить?
Элви смахнула слезу усталости.
— Да, и как мне их остановить. От этого зависит все. Земля, Марс, Лакония, Бара-Гаон, Оберон... Они все погибнут, если я не найду решение.
— Если кто-то не найдет решение, — поправил Фаиз. — Мы — лишь один корабль, и занимаемся многообещающим делом. Но не мы одни ищем разгадку.
Они помолчали, слушая гул корабля. Элви положила голову мужу на руку. Он прижался к ней, поцеловал в ухо.
— Когда ты последний раз спала?
— Что это за «сон» такой, о котором все говорят? Звучит заманчиво.
Фаиз обнял ее за плечи и мягко подтолкнул к раскладной койке, на которой она спала, когда мешка у стены было недостаточно. Элви не стала раздеваться, просто проскользнула между пластинами геля и позволила им мягко прижаться к ней, удерживая на месте, будто гигантская рука. На корабле это был самый близкий аналог кровати с кучей одеял, и как только Фаиз приглушил свет до закатного золотисто-красного, она почувствовала, как сон обрушивается на нее, словно она падает. Как будто она была способна упасть.
— Тебе что-нибудь нужно?
Его голос звучал тихим шепотом ветра в дюнах. Вопреки всему, Элви улыбнулась.
— Посидишь со мной, пока я не усну?
— Дело моей жизни, — отозвался Фаиз.
Элви позволила глазам закрыться, а мыслям блуждать. Она размышляла о том, на что это было бы похоже, если бы Фаиз был внутри ее головы, как были друг у друга Ксан, Кара и, возможно, Бартон. Должен был быть какой-то физический элемент, какой-то центр контроля, использующий те же нелокальные эффекты, позволявшие строителям врат оставаться в контакте, аналог нейрона с другим аналогом нейрона, через какие бы невероятные измерения они ни путешествовали. Возможно, если сравнить морфологию мозга, она сможет его найти. Коммуникации между системами в реальном времени изменят всё. Если, конечно, будет кому говорить.
Элви почти погрузилась в сон, в котором на борту «Сокола» имелся университет, где она готовилась читать лекцию, как вдруг очнулась и захихикала.
— Что? — спросил Фаиз.
— Ли хочет, чтобы я задвинула речь перед командой. Ради укрепления боевого духа. Я обещала.
— И что станешь говорить?
— Понятия не имею, — вздохнула она.
Глава пятнадцатая. Тереза
Время — это проблема. Всегда было проблемой.
Как учили Терезу, все началось с того, что одномоментность — это иллюзия, на разных планетах в разных системах «одно и то же время» используется, скорее, ради удобства исчисления, и такой подход годится разве что потому, что люди медлительны относительно скорости света. Но помимо этого, шкала измерения времени заложена историей. В часе шестьдесят минут, потому что математики древнего Вавилона применяли шестидесятеричную систему счисления. А год — это время, за которое Земля полностью огибает солнце, и оно до сих пор в ходу, хотя Тереза никогда не была на Земле и почти наверняка никогда там не побывает. Как и число минут в часе, ширина сантиметра и объем литра, длина года — это веха, с помощью которой человечество рассказывает собственную историю.
И вот, поскольку старая планета в другой системе находилась сейчас относительно своей звезды примерно в том же положении, что и во время осады Лаконии, Терезе Дуарте предстояло проснуться шестнадцатилетней, а не пятнадцатилетней. А поскольку та же планета быстро вращалась вокруг своей оси, было еще раннее утро, и в своей каюте на «Роси» Тереза медленно дрейфовала от сна к пробуждению.
Жизнь на «Росинанте» нравилась ей тем, что здесь циклы дня и ночи были произвольными. Если экипаж решит, что каждый день длится тридцать часов, значит, так и будет. Если решит, что цикл ночи и дня длится шесть часов, значит, так и будет. Экипаж не делал так лишь по собственному выбору, и Терезе это казалось удивительно прекрасным. Так легко можно было все изменить, и ей это нравилось.
Способность вот так дрейфовать была восхитительна. Сейчас, лежа на койке, при созданной полетной тягой гравитации, составляющей лишь крохотную долю привычной с детства, Тереза смотрела на прохладные серые стены, казавшиеся почти черными в тусклом свечении наручного монитора. И в то же время, она находилась на Лаконии, во вспомогательной мастерской, которая примыкала к ее старой спальне и на самом деле не существовала, и конструировала нечто, меняющееся всякий раз, когда она просыпалась и снова впадала в дрему. В последние месяцы она часто видела сны о других пространствах — тайных комнатах, скрытых проходах, заброшенных шахтах. Наверное, они что-то символизировали. Тереза как раз вставляла провод в адаптер вакуумного канала, когда сон резко изменился, словно она переключилась на другую программу.
Она все еще находилась в своей каюте, видела подлинные стены и освещение, но они дополнялись черными спиралями, чьи мелкие детали она видела лучше, чем можно было предположить при тусклом свете. Казалось, они сплетались и переплетались, пока она наблюдала за ними. Нити черных нитей тянулись и находили друг друга, складывались в новую форму, которая составляла часть старой. В постоянно изменяющихся спиралях появлялись и исчезали крошечные голубые огоньки, мерцая, как светлячки. Эти галлюцинации в полудреме, пожалуй, были самыми красивыми из того, что когда-либо придумывал ее мозг. Казалось, она может смотреть на черные спирали вечно и никогда не заскучает.
Рядом с ними стоял отец и смотрел на нее сверху вниз. Его глаза были ясно-голубыми, какими не были в реальности. Он улыбался. Тереза закрыла глаза, желая проснуться. Ей не хотелось видеть этот сон. Когда она снова открыла глаза, спирали исчезли, но отец никуда не делся. Он выглядел странно. Волосы длиннее, чем раньше, и хотя на нем были китель и брюки, в которые Келли одел его на Лаконии, обувь отсутствовала.
Тереза медленно и осторожно села, памятуя о низкой гравитации. Сон даже не потускнел.
— Тереза, — сказал отец, и голос звучал как вода для умирающего от жажды.
Перед глазами встала пелена слез.
— Отец, — сказала она, и он не исчез, хотя она ощущала вибрации горла и была почти уверена, что действительно говорит вслух.
В ней нарастало чувство, что она не спит. Вязкость сна ослабила хватку, но образ отца не померк. Все еще был тут.
— С днем рождения, — сказал он. — Все будет хорошо.
Тереза смахнула слезы ладонью.
— Вообще-то нет, — прошептала она.
— Будет, не сомневайся. Просто нужно еще немного времени, и все мы снова будем вместе. Раньше мои мечты были слишком мелкими. Теперь я это ясно вижу. И ты увидишь.
Тереза покачала головой, и в дверь резко постучали.
— Ты одета? — раздался приглушенный голос Алекса.
— Да, — ответила она, и дверь приоткрылась.
На мгновение Терезе показалось, что сон и реальность столкнутся лицом к лицу, но как только в щель полился свет, отец тут же исчез. Она снова вытерла глаза, пытаясь скрыть следы слез.
— Привет, — сказал Алекс. — Принес кое-что поесть. Проголодалась?
— Еще как, — ответила Тереза. — Погоди минутку.
Алекс кивнул и ретировался, но Ондатра открыла дверь носом и запрыгнула внутрь, едва касаясь пола. Она обвела каюту карими глазами, словно в поисках чего-то, и тихо заскулила.