– Ну, это талантливые дети, господин директор, очень незаурядные, – пробормотал кто-то из учителей с противоположного конца стола, – но отнюдь не все такие! Например, Уивер из того же класса. Мальчишка совсем…
– «Уивер из того же класса», – резко перебил Винтерсблад, – единственный там, кто заслуживает «отлично» по большинству дисциплин! По остальным же – никак не меньше «очень хорошо». Но в ваших журналах у него не бывает выше «удовлетворительно»!
– Незаурядные дети… – слабо раздалось с того же места, что и раньше.
– Незаурядные родители, я полагаю! – гаркнул Блад. – С незаурядными деньгами. Так?
Все молчали, сосредоточенно изучая край длинной столешницы, свои ногти или, откинувшись на спинку стула, – мыски собственных сапог под столом.
– Что притихли, господа? – вкрадчиво осведомился директор.
– Это, господин директор, – начал один из преподавателей, – не в нашей компетенции. Нам сверху спустили задачу, мы добросовестно её выполняем…
– Тьфу! – Винтерсблад брезгливо поморщился. – «Добросовестно»! Кто вам это «спустил», позвольте узнать? Прежний директор? Так его здесь уже нет! А я – директор нынешний (позвольте напомнить!) – запрещаю вам как завышать, так и занижать ученикам баллы! Всё понятно? Я проверю, не сомневайтесь.
– Господин директор, сэр, – всё тот же голос, – вашему предшественнику это приказали так же, как и нам, и мы думали… С вами разве не… беседовали?
– Нет, – отрезал Блад, – и я больше не хочу «беседовать» на подобные темы ни с вами, ни с кем другим. Я надеюсь, вы меня услышали и перестанете выделывать эти имперские фокусы!
***
Успеваемость учеников второго класса первой ступени стала правдоподобной уже на второй неделе июля. К концу месяца Винтерсблада вызвали к подполковнику Маккормику. О теме «беседы» директор догадывался. И не ошибся.
– Поймите, господин директор, – взывал Маккормик, – это – серьёзные люди! Гораздо серьёзнее нас с вами!
«Нас с вами», – мысленно передразнил офицера Блад, – уж серьёзнее тебя быть несложно!»
– Они могут повлиять на многое, если не сказать – на всё! И они предлагают вам очень, очень солидную благодарность, если вы уступите им в их просьбе, – подполковник нацарапал на бумажке внушительную сумму, почти вдвое превышающую жалованье Винтерсблада. – Согласитесь, по нынешним ценам это, – он указал многозначительным взглядом на бумажку, – очень приятное дополнение! От вас ведь ничего и не требуется!
– То есть это сейчас так называется? – процедил Винтерсблад. – «Уступить в просьбе»? – он упёрся костяшками пальцев в покрытую зелёным сукном столешницу, перегнулся через стол к сидевшему за ним подполу, – прямо как в Империи. Но мы находимся в Распаде, и я уверен, что подобные «уступки» здесь недопустимы! Почитайте на досуге свои же листовки, обещающие, что здесь – каждому – по способностям! И речь не о платёжеспособности! – и директор не прощаясь пошёл прочь из кабинета.
– У вас месяц, чтобы передумать! – пискнул ему в спину Маккормик.
– Я не передумаю! – зло ответил Винтерсблад.
Долг
Преподаватели кадетского училища, отлучённые от щедрой кормушки, невзлюбили своего директора ещё сильнее, но директору было безразлично.
– Если бы я хотел, чтобы меня все любили, стал бы директором борделя, а не школы, – усмехался он на намёки от «доброжелателей» о том, что неплохо бы в целях соблюдения своих (и общественных) интересов пересмотреть свою позицию.
Тем не менее учителя не теряли надежду и до каких-то откровенных пакостей в адрес директора ещё не дозрели. А Винтерсблад продолжал своё дело. Он вникал во всё, раздражал и преподавателей, и учеников неослабевающим вниманием к занятиям.
На выходные он улетал в Хадвилль к Анне. До свадьбы оставалось уже недолго, и женщина задумалась о продаже наследованного ею дома, чтобы купить жильё в Клеуке, переехав в страну будущего мужа.
В одно жаркое субботнее утро она встретила приехавшего к ней Винтерсблада измождённая, расстроенная, с заплаканными глазами. Сердце у подполковника оборвалось: что-то случилось – по пустякам Анна не стала бы так переживать.
– Я уже нашла покупателей на дом, – всхлипнула она, обнимая ладонями кружку с горячим травяным чаем, который заварила сама (и Блад отметил, что в доме почему-то нет никого из прислуги), – и тут выяснилось, что дом перезаложен… уже не знаю, сколько раз, – женщина закусила губу, не давая слезам волю. – У этого проклятого Уэлча долгов – как лент у модницы! А я не знала! Жила всё это время на оставшуюся после него наличку и не знала, что счета – пустые! У меня ничего не осталось! Ничего, кроме его чудовищных долгов! А теперь ещё и кредитор вернулся из Тобриулы, где жил последний год; узнал о смерти Уэлча… По документам я – его дочь, и наследую все его «хвосты»!
Сумма, озвученная Анне кредитором покойного «опекуна», была непомерной, и выплатить её всю целиком нужно было до середины зимы. В должности директора училища столько не заработать и за несколько лет. И в карты не выиграть, прикрываясь везением. А первый взнос уже в октябре, и если Анна его не оплатит, её ждёт тюрьма. И это в лучшем случае, если кредитор решит всё официально.
Блад долго молчал, сидя напротив Анны за чайным столиком и держа её дрожащую руку в своих ладонях.
– Я найду деньги, – твёрдо пообещал он, – не думай об этом. Собирай вещи, поехали со мной в Клеук сегодня же!
– Я не могу, – вздохнула Анна, – я должна быть здесь до погашения долга, иначе наша договорённость с шестимесячной рассрочкой потеряет силу. Кредитор позволил мне остаться на это время здесь, в моём доме. Бывшем доме… И покинуть Траолию, пока не верну деньги, я не могу, прости. Свадьбу придётся отложить. Опять…
– Об этом не переживай, оставайся здесь, а я буду по-прежнему приезжать к тебе на выходные. И поверь мне, деньги я достану. Если повезёт – ещё до зимы ты будешь со мной в Распаде!
– Где ты возьмёшь такую сумму, Шентэл? – недоверчиво воскликнула Анна.
– Теперь это моя забота, – улыбнулся он. – Всё, не плачь, забудь об этом!
***
Вернувшись в Клеук, Винтерсблад несколько дней ворочался без сна, напряжённо о чём-то размышляя. И что-то для себя решил. Решение это ему не нравилось, но другого он не нашёл.
В последних числах июля директор кадетского училища вновь появился в кабинете подполковника Маккормика, но уже по своей воле.
– Ваше предложение ещё в силе? – грубо спросил Винтерсблад.
По тонким губам Маккормика скользнула и тут же пропала улыбка, сделав его на миг похожим на хищное насекомое.
– Всё верно. В силе до завтрашнего дня.
– Я согласен, – кивнул Блад, – но я хочу в два раза больше.
Брови подпола удивлённо поползли вверх.
– Откуда же столько взять?
– Не мои заботы. Урежьте долю учителей. У вас есть ко мне «просьба», у меня есть своя для неё цена. Решение за вами. Я зайду завтра утром, – и директор вышел, раздражённо хлопнув дверью.
Маккормик принял этот хлопок за ультиматум и послушно потянулся к трубке висевшего над столом телефонного аппарата. Наутро вопрос был решён, и сумма «благодарности» удвоилась. Этих выплат вместе с жалованьем Винтерсблада за три месяца как раз хватит на октябрьский взнос Анны.
***
Жизнь в кадетском училище вернулась в прежнее русло. Учителя немного оттаяли; отметки Стоукса, Ламберта и Харрингтона взлетели до высшего балла по всем предметам, а стипендиату Уиверу вновь требовалось прыгнуть выше головы, чтобы получить хотя бы «хорошо». Винтерсблад напряжённо искал выход из этой неприятной ситуации, но толком ничего придумать не мог.
Он бывал на занятиях во втором классе много чаще, чем в других, и по возможности усложнял жизнь отличникам и облегчал её Уиверу. Доводил преподавателей до тихого бешенства, влезая среди урока с дополнительными вопросами к ученикам. Он сам объяснял им теорию, если они не могли ответить на его дополнительные вопросы или путались, отвечая основной урок. Разжёвывал материал, оставляя непонятливых после занятий, когда у остальных кадетов было свободное время. Засиживался в своём кабинете до ночи, штудируя книги по дисциплинам, восполняя пробелы в собственных знаниях и соображая, как бы сподручней вбить нужную информацию в деревянные головы «отличников». Он во что бы то ни стало решил вытянуть этих «папенькиных сынков» хотя бы на твёрдое «хорошо», чтобы не так резало глаз за деньги проставленное в журнале «отлично».