Мальчишки, сперва глядевшие на директора, как на предмет мебели, быстро сообразили, что этот офицер под их дудку плясать не намерен. Сначала он их раздражал. Спустя месяц появились первые результаты: сами «отличники» заметили, что в их головах что-то осело, и теперь они не только могут ответить урок без подсказок лебезящих перед ними учителей, но и кое-что сказать в ответ на дополнительные вопросы надоедливого директора. А ещё, что приятней всего, могут поддержать разговор с ребятами со старших ступеней, которые до сих пор не воспринимали их всерьёз и звали «мелюзгой с пустой башкой».
Благодаря директорскому напору, младшие богатенькие кадеты не только начали нормально усваивать программу, но и обрели кое-какую статусность среди остальных учеников. Но кто-то всё-таки пожаловался родителям на большие нагрузки, и однажды в кабинет директора без стука вошёл представительный мужчина – чей-то отец.
– Вы платите мне за успехи вашего сына, – ответил на его претензии Винтерсблад, – и я делаю всё от меня зависящее, чтобы эти успехи были. Вы как предпочтёте: краснеть за неуча всю оставшуюся жизнь или гордиться его настоящими достижениями? Разве ваш ребёнок не заслуживает большего, чем приписка в аттестате? Разве честный высокий результат не стоит тех денег, которые вы на него тратите? Или вы считаете вашего сына неспособным на это? Он неглуп и небездарен, а единственное, что ему мешает в достижении цели – лень и привычка получать всё по первому требованию. Позвольте мне исправить это.
Вопрос был снят, и возмущённые родители директора больше не тревожили.
Понемногу ученики зауважали Винтерсблада. Они по-прежнему недовольно бурчали за его спиной, когда он оставлял их после уроков или был слишком требователен к их работам, но они видели результат и были не прочь, чтобы директор и дальше тащил их в горку.
Продолжал ненавидеть его только пузатый Харрингтон, с которого Блад драл три шкуры на физической подготовке, но результат никак не улучшался, а брюшко дородного кадета не уменьшалось. Харрингтон был единственным, кто плевать хотел на свои успехи. Ему нужен был лишь красивый аттестат, а после – спокойное, тёпленькое местечко, где можно будет вкусно есть и сладко дремать, и никто не станет лишний раз беспокоить. А директор был серьёзной помехой его привычному, размеренному укладу.
***
В сентябре в училище опять что-то ремонтировали и красили на средства «благотворителя, пожелавшего остаться инкогнито».
– Ему что, деньги карманы жмут? – удивлялся Винтерсблад. – Каждые два месяца стены перекрашивать! И так всё блестит кругом, как в музее.
– Так ведь мальчишки… – мямлил в ответ секретарь-бухгалтер и шуршал своими бумагами в поисках нужной на подпись.
– И что?
– Так ведь опять уборную изрисовали, негодники!
– Ну так и покрасили бы только стены в уборной, зачем всё по новой переделывать?
– Так ведь цвет краски не совпадает, а нужно, чтобы всё… Вот, пожалуйста, – Монгайт наконец нашёл нужный листок и ткнул морщинистым пальцем, где расписаться, – а так – за выходные всё и обновят, пока детей-то в училище нет, чтобы им краской-то не дышать. А то…
Что там «а то», Винтерсблад дослушивать не стал, со вздохом закатил глаза и, расписавшись в бумаге, удалился в свой кабинет.
– Цвет краски им не совпадает, – пробурчал он, – не проще ли сразу банкнотами стены оклеить?
Под директорским окном что-то грохнуло. Он выглянул наружу: на дворе двое крепких ребят грузили на повозку деревянные ящики из-под траольской рыбы. Ещё одна придурь богатого благотворителя: после разгрузки траольских поставок тару требовалось отправить обратно для вторичного использования. Будто бы это удешевляло стоимость рыбы. А сколько стоит перевоз этих ящиков туда-сюда, интересно? Неужели выгоднее выходит, чем каждый раз в новых присылать? Но эти поставки организовывал благотворитель, у него с траольской рыболовной компанией договорённости были именно такие, и вмешиваться в процесс не позволялось даже директору. «Пусть делают что хотят, – махнул рукой Блад, – их деньги – их воля. Мне дела нет, в каких ящиках принимать продукты для кадетской столовой».
Сейчас его больше беспокоил стипендиат Уивер – тихий и нелюдимый мальчик, умный и очень старательный в учёбе. Не в первый раз Винтерсблад замечал на нём синяки. Сначала он думал, что парня бьют его богатенькие одноклассники, но вскоре выяснил, что им до него дела нет – они просто не замечают его, как человека не своего круга.
Понаблюдав за мальчишкой, директор отследил, что новые синяки появляются у кадета после выходных, когда учеников распускают по домам. Дерётся? Ввязался в какую-то историю? Или его бьют дома? Блад попытался осторожно наладить с Уивером контакт и даже как-то раз специально оставил его после уроков, но парень был замкнут и сосредоточен на учёбе: выяснить Винтерсблад так ничего и не смог.
Пришлось навести справки о его родителях. Отец – простой рабочий, а мать мальчика умерла ещё в прошлом году. В личном деле из предыдущей школы нареканий нет. Что ж, на драчуна парень похож не был. Блад склонялся к тому, что Уивера избивает отец. Знакомая история!
По пятницам кадетов отпускали домой сразу после занятий. Винтерсблад обычно тоже уходил пораньше, чтобы успеть на дирижабль до Хадвилля, но сегодня задержался: в эти выходные они с Анной не увидятся. Увы, любовь не могла заменить абсолютно всё, и для нормального существования требовались деньги. Всё его жалование и то, что Блад получал за липовых отличников, уйдёт на первый взнос по долгу Анны. Небольшую сумму на свои нужды офицер решил выиграть в карты, записавшись на нелегальный турнир в подвале какого-то кабака в эту субботу. Анна ни о чём не знала и думала, что Винтерсблад остался в Клеуке по служебной необходимости.
Домой он пошёл поздно, самым последним, когда в здании училища остался лишь сторож – Харсей Лихопой – крепкий седой дед со смешным акцентом и громовым басом, который было слышно по всей школе, когда он беззлобно распекал учеников за шалости. Вот и сейчас, запирая свой кабинет, Блад услышал, что сторож кому-то выговаривает. «Кому бы это – так поздно?» – удивился директор.
У главной лестницы, перед рослой фигурой старика, подпиравшего опоясанные фартуком бока кулаками, стоял, понурив голову, Уивер.
– А! – обрадовался сторож, завидев офицера. – Вот и господин директор! Сейчас у него всё и выспросим, что вы мне тут тень на плетень наводите, колобродник!
– Что у вас случилось? – поинтересовался Блад, подходя ближе. – Почему ты до сих пор не дома, Уивер?
– Да вот, господин директор, полюбуйтесь! – растопырил пятерню сторож, указывая на кадета, – поймал их в спальне, домой нейдут, никак не могу выгнать! А ведь не положено им на выходные здесь оставаться! А они мне толкают, понимаете, речу, что по вашему, господин директор, указанию после занятий оставлены и с места не сдвинутся, пока личного разрешения от вас не получат! А я говорю: так нешто вас на ночь-то домой не пустят? Ступайте, говорю, господин директор уж и думать об вас забыл – забот ему, окромя ваших, недостаёт, что ли?! А дома мамка, поди, заждалась – темень уж вон какая на дворе!
Блад окинул взглядом громогласного сторожа и покрасневшего в цвет околыша на своей фуражке кадета, низко опустившего голову. Уивер не решался посмотреть на директора: ни после каких занятий тот его, конечно, не оставлял. Парень просто не хотел идти домой, рассчитывая тайком пересидеть в училище, и Винтерсблад догадывался почему.
– Да, Лихопой, я и правда забыл, что просил кадета Уивера остаться после урока! Моя вина, – согласился офицер, – я провожу его домой. Идёмте, Уивер!
Парнишка, понурившись, последовал за директором.
С территории училища они вышли молча.
– Ну что, – начал подполковник, оказавшись за воротами, – как мы поступим: ты расскажешь мне, что у тебя случилось, или я просто отведу тебя домой?
Молчал Уивер долго. Шумно сопел, сосредоточенно глядя себе под ноги.
– Значит, домой? – сделал вывод Винтерсблад.
– Он сегодня должен получить жалованье, – выдавил из себя кадет, – напьётся…
– Твой отец? – уточнил офицер.
Парень кивнул.