Блад в своей военной форме среди этого сборища выглядел, как чеснок в вазочке с клубничным десертом, но оглядывались на него не поэтому. Его узнавали. То и дело до майора долетали женские шепотки: «Смотрите, а ведь это тот самый офицер – из газет! А в жизни-то он куда как симпатичнее! А какой у него кот, только посмотрите! Это ведь его кот?». Кукуцаполь, с достоинством воздев хвост к небесам, стоял у ноги офицера: передние белые носочки рядышком, как по линеечке, задние лапки весьма изящно «зайчиком» (коленки вместе, мысочки врозь).
В белоснежных клубах пара, с оглушительными гудками подкатил состав, такой же нарядный, как и толпа на перроне. Винтерсблад занял очередь на посадку и почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Не такой, как остальные, ощупывавшие его уже минут пятнадцать. Этот взгляд был особенным: он не вызывал желания смыть его с себя струёй холодной воды.
Майор повернул голову в сторону смотрящей. Он узнал её сразу, несмотря на то, что с их последней встречи прошло четырнадцать лет. Анна Рид, стоявшая у вторых дверей в тот же вагон, что и Винтерсблад, повзрослела и похорошела, но в целом изменилась мало. На ней было невычурное, но явно дорогое платье, подчёркивающее тонкость и изящность линий её стана, а к причёске была приколота маленькая шляпка. Мягким каштановым локонам ни причёска, ни шляпка явно не нравились, и пряди так и норовили выскользнуть из-под удерживающих их шпилек и рассыпаться по плечам.
Молодую женщину сопровождала невысокая строгая старушка с узким мышиным личиком и седыми волосами, до зеркальной гладкости зачёсанными в пучок. Скромное серое платье и чёрная шаль выдавали в ней не родственницу или приятельницу, а компаньонку, нанятую для путешествия.
Анна была прекрасна! Настолько, что Винтерсблад забыл о своей очереди и не сразу услышал, как его поторапливает стоящий позади мужчина. Она узнала майора: это было видно по её глазам. Узнала, но, незаметно для компаньонки, сделала знак «ш-ш-ш», угадав его желание подойти к ним, а потом кивнула на вагон. Блад всё понял: они ехали в одном вагоне, и ему следовало подсесть к ним как будто случайно, словно они с Анной незнакомы.
Пассажиры расселись по свободным купе, устроившись на мягких диванчиках вишнёвого цвета, поезд дал гудок и тронулся. Переждав у окна в проходе, Блад отправился искать Анну.
К счастью, женщины были в купе одни. Они сидели на одном диванчике: Анна, сняв шляпку, со скучающим видом прислонилась виском к деревянной оконной раме; её спутница обеими руками держала на коленях ридикюль и суровым видом напоминала престарелую служебную собаку, выполняющую команду «охраняй!».
Офицер потянул на себя золочёную дверную ручку и, заглянув внутрь купе, улыбнулся самой очаровательной из всех своих улыбок – старухе.
– Позволите, мадам? – любезно поинтересовался он. – Кажется, свободных мест в вагоне больше не осталось…
Старуха, зыркнув на Винтерсблада и ещё крепче вцепившись в потёртую ручку своей сумки, недовольно поджала губы.
– Сочтём за честь, сэр! – прервала затянувшееся молчание Анна.
– Господину Уэлчу это не понравится, – приглушённо проскрипела нянька, косясь на молодую женщину, – а он платит мне за то, чтобы я доставила вас, мисс, в целости, сохранности и в срок!
– Господина Уэлча можно и не расстраивать такими мелочами, – мягко заметила Анна, – ведь господин офицер просто хочет доехать до своей станции и вряд ли задержит поезд или съест меня по дороге. Тем более – это сам господин Винтерсблад, герой Распада! Присаживайтесь, прошу вас! – это уже Винтерсбладу.
Старуха потемнела лицом, но подобрала из прохода ноги в чёрных заношенных башмаках, чтобы мужчине было удобнее пройти.
Рядом с майором на диванчик запрыгнул кот, с наслаждением потянулся и свернулся клубком, закрыв пушистым хвостом нос. Анна равнодушно отвернулась обратно к окну; её компаньонка с мрачным подозрением сверлила Винтерсблада пристальным взглядом; купе погрузилось в долгое муторное молчание. Блад глянул в окно и встретился глазами с Анной: она смотрела не на улицу, а на него в отражении стекла. Женщина едва заметно улыбнулась с неподдельной, плохо скрываемой радостью.
– Как зовут вашего зверя, сэр? – нарушила гнетущую тишину старуха.
– Его зовут Поль, мэм.
– Он очень крупный для обычного кота. Сколько в нём фунтов?
– Полагаю, около тридцати, мэм.
– Слишком крупный, – старуха неодобрительно покосилась на Кукуцаполя, – должно быть, на его прокорм уходит жуть как много мяса?
– Он отличный крысолов, – любезно отозвался Блад, и во взгляде компаньонки мелькнуло уважение.
– Вы едете в Хадвилль? – спросила она, и Анна едва заметно мотнула головой.
– Н-нет, – заметив этот знак, соврал Винтерсблад, – я еду навестить друга. Выйду станцией раньше.
Старуха удовлетворённо кивнула. Остаток пути они ехали в молчании, пока она любезно не подсказала офицеру, что поезд подходит к нужной ему станции. Винтерсбладу с Кукуцаполем пришлось выйти в коридор.
Поезд остановился, постоял минут семь и тронулся дальше, в Хадвилль. В коридор вышла Анна, огляделась по сторонам, заметила в конце вагона Винтерсблада и пошла к нему.
– Задремала, старая кошёлка, – улыбнулась она облегчённо и вместе с тем немного нервно, – если проснётся, скажу, что выходила подышать воздухом, – женщина подняла глаза на майора и замолчала.
А потом вдруг обняла его, быстро и резко.
– Господи, Шентэл! – прошептала она в расстёгнутый ворот его кителя и отстранилась – так же быстро, как и до этого прильнула к нему. – Я читала о тебе… И до статей – я помнила… не забывала…
– Я тоже, – тихо ответил Блад, и Анна улыбнулась, сверкнув влажными глазами.
– Ты же в Хадвилль? – спросила она.
– Да, на открытие конного клуба. А ты?
Женщина поморщилась.
– Домой… Старик Уэлч совсем болен, доктор рекомендовал ему перебраться в местечко потише Детхара, так что теперь мы живём в Хадвилле, – Анна невесело усмехнулась, – вещи перевезли ещё на прошлой неделе, его – позавчера, теперь и до меня очередь дошла. Вон, приставил ко мне сторожевую собаку… – кивнула в сторону своего купе. – Этот старый хрыч так боится, что я сбегу от него, что даже документы мои хранит в банковской ячейке!
– А ты пыталась? Сбежать?
В глазах Анны мелькнула злая искорка.
– Семь раз. И не пыталась, а сбегала! Но у него везде ищейки, каждый раз меня ловили и возвращали «папеньке». Опекун чёртов! Бумаги оформил, словно кобылу себе купил: никуда без его ведома нельзя, пока незамужняя. А уж брал он меня из приюта никак не для того, чтобы кому-то в жёны отдать! Ну ничего, как подохнет – некому будет за мной смотреть, а все его деньги мне отойдут, как единственной наследнице! Недолго осталось, я подожду, – её щёки окрасились гневным румянцем. – Большой белый дом на углу Кингвуд и Биверстрит, – ещё тише прошептала она, – позади – сад, после десяти вечера Уэлч спит, прислуга отпущена. Я не буду запирать заднюю калитку, если ты вдруг захочешь прийти… – она с надеждой глянула офицеру в глаза и, легонько сжав его руку, отправилась обратно в своё купе.
– И ты пришёл? – интересуется священник.
Не понимаю – почему, ведь ответ он уже знает. Догадался.
Конечно, я пришёл. В дальнем углу сада была старая беседка, заросшая вьюнком так сильно, что даже вход в неё нельзя было найти, если не знаешь точно, где искать.
На побережье летние ночи темны и долги, и мы с Анной разговаривали обо всём на свете, пока небо на востоке не начинало розоветь. Тогда я уходил, прячась в исчезающей ночной тьме. Когда добирался до гостевого домика, в котором снимал комнату, уже было светло. Светло и свежо. Под ногами скользили влажные от опустившегося утреннего тумана камни мостовой, над головой пронзительно кричали чайки. Пахло морем, и свежей рыбой, и чем-то лёгким, искристым, похожим на розовое игристое. Бессонная ночь щипала веки, но сердце билось быстрее, чем ему положено, и казалось чуть захмелевшим, поэтому я брал полотенце и отправлялся освежиться на пока ещё пустынный пляж.
Мы с Анной были совсем чужие друг другу люди, которых связывал всего лишь маленький эпизод из детства, но почему-то казалось, что мы знали друг друга всю жизнь, только очень долго не виделись, – и сами не замечали, сколько же тоски накопилось в каждом из нас из-за этой разлуки.