Точка остановилась у руки одного из солдат, требовательно клюнула его за палец и выжидательно склонила голову на бок. Но рядовой был так увлечён рассказом Тени, что не обратил на птицу внимания. Сорока потопталась рядом, воровато оглянулась и выдернула из пальцев солдата корочку хлеба, которой он собрал со дна миски подливку, но заслушался и не успел сунуть кусочек в рот. Издавая странное тихое кудахтанье, похожее на ехидное хихиканье, птица ускакала подальше от потерпевшего и нахохлилась над своей добычей, спрятавшись за чьей-то кружкой.
– А остальные? – поднял глаза от своей тарелки Винтерсблад. – У них тоже какая-то цель? Каждый должен сделать что-то великое – или как повезёт?
– Цинизм здесь лишний, господин капитан, – глаза подполковника улыбнулись. – Разумеется, по-настоящему великие дела даются не каждому. Но каждый может сделать такое дело для себя. Получить то, что необходимо для смерти.
– Например, штык в грудь?
– Нет, господин капитан, – мягко возразила Юна. – У каждого это что-то своё – то, что необходимо для смерти. То, что сделает его душу легче пёрышка и позволит ей подняться в небеса. То, благодаря чему жизнь человека будет прожита не зря.
– То есть, по-вашему, мы живём лишь для того, чтобы получить билет обратно? Туда, откуда мы появились?
– Слишком плоско, Винтерсблад. Мы живём, чтобы обрести то, что необходимо для смерти. То, что оставит свой след, не позволит нашей душе исчезнуть, впитавшись в землю после смерти. Если этого не будет, то не будет больше ничего. Поэтому оно необходимо именно для смерти – чтобы смерть не стала концом, точкой.
Расправившись с краденой корочкой, из-за кружки появилась сорока и направилась прямиком к Бладу.
– Чтобы смерть не стала концом, нужно оставаться в чьих-то сердцах, – подал голос кто-то из взводных, – мама всегда говорила, что мы живы, пока нас любят.
– Или пока о нас помнят, – вставил солдат за противоположным концом стола.
Точка тяжело запрыгнула на край капитанской кружки и нырнула в чай. Вынырнув, пошатнулась, с упоением запрокинула голову, прикрыв глаз. Перья на горле распушились и задрожали.
– Одним словом, жить надо так, чтобы тебя запомнили! – засмеялся кто-то из военных.
– Ну уж нет, – не согласился Макги, – главное, чтобы не пришлось ни о чём пожалеть. Как думаете, капитан? – повернулся он к Винтерсбладу.
– Чтобы не остаться никому должным, – обронил тот, мрачно наблюдая за сорокой, – иначе никакая птица не утянет с таким-то грузом. Надорвётся.
Помедлив секунду, Точка совершила второй нырок в Бладов чай.
– Точно! – поддакнул Бойд.
– Интересно, – протянула Тень, – одним кажется, что стоит покрепче привязать себя к земному, другим – наоборот, оборвать все нити, ни от кого и ни от чего не зависеть.
– И кто же прав, сэр? – поинтересовался Вальдес.
Глаза Юны усмехнулись.
– Никто. Не там ищут. Дело в человеке, в том, что он несёт в себе. И в том, что человек за собой оставляет – это тоже его часть. А уж что там думает его окружение – не так важно. Все мы ошибаемся, особенно когда дело касается понимания чужой души.
Сорока, чуть покачиваясь, надулась чёрно-белым помпоном на краешке Винтерсбладовой кружки. Птица блаженно щурилась и, кажется, икала (хотя птицы не умеют икать, и Точка, скорее всего, просто вздрагивала от удовольствия). Капитан хотел забрать из-под неё свой чай, но получил клювом по пальцам.
– Кыш! Чего тебе вечно из моей посуды пить требуется? – он легонько толкнул кружку, и птица отвалилась, упав спиной на стол, распластала крылья и картинно воздела к потолку лапки-палочки со скрюченными когтистыми пальцами.
«У вас слишком крепкий чай, капитан, – услышал Винтерсблад в своей голове голос Тени, – сами не пьянеете, так пощадили бы мою птицу: завтра она опять будет страдать похмельем!»
Шрамы
Мы во главе с подполковником Тен стоим в стыковочном коридоре дредноута. Пытаемся стоять: заходя на абордаж, Медина выводит такие лихие петли, что на ногах удержаться сложно. Лишь Тень, спустившаяся к нам, как всегда, перед самым абордажем в своих чёрных, застёгнутых пряжками на запястьях перчатках, неколебимо возвышается в центре коридора не держась за поручни: манёвры Медины ей нипочём. По громкой связи разносится его команда, за тонкой перегородкой скрипят шестерни, открывая боковой люк, нас обдаёт ворвавшимся в отверстие колючим зимним ветром. В открывшийся проём видно, как, послушные команде пилота, выстреливают «когти» «Заклинателя», впиваясь в серый бок бресийского цеппелина. Первый залп. Второй. Третий. И вот наш дредноут уже вибрирует от напряжённой работы абордажных механизмов, тащит к себе накрепко зацепленную добычу, подтягивая их задраенный боковой люк к нашему – хищно распахнутому.
– Примкнуть штыки! – командует Тен. – Готовьсь к вскрытию!
Четверо солдат подтаскивают к краю люка гигантский абордажный нож, похожий на консервный, и, едва борта цеппелинов соприкасаются, со скрежетом вонзают его в бок дирижабля противника и начинают вращать массивный ключ, который приводит в движение зубчатые заточенные колёса. Весь полк морщится от лязга и визга абордажного ножа, лишь Бойд за моим плечом улыбается, как идиот, блуждая взглядом по потолку. Я замечаю, что его штык всё ещё в ножнах на поясе.
– Рядовой Бойд! – рявкаю, чтобы перекричать шум. – Была команда примкнуть штыки!
Смотрит на меня с таким удивлением, будто я пригласил его на танец, часто моргает.
– Штыки! – ору я ему в самое ухо, свободной рукой дёргая его за ножны.
И тут он спохватывается, выполняет команду – и вновь плывёт дурацкой улыбкой, словно сытая лягушка.
– Что с тобой? – возмущаюсь: до атаки – секунды. – Соберись! Убьют!
Судя по движению бровей, Бойд в ответ скептически хмыкает. Не слышно из-за скрежета механизмов и свиста ветра.
– После моих-то приключений и помереть не стыдно! – кричит в ответ мне на ухо. – Жаль, похвастать не могу!
Фраза кажется мне смутно знакомой, но задумываться некогда: люк почти вскрыт, остался висеть на тонкой перемычке. Наш выход.
– К бою! – командует Тен, и пехота выбивает своими телами крышку люка внутрь вражеского дредноута.
В первые секунды абордажа всегда месиво и давка. Бой преимущественно штыковой, иной раз даже рукопашный: коридор узкий, солдат много, пули рикошетят не пойми куда – и вашим, и нашим…
Тен всегда впереди. Здесь она со своими стальными крыльями не так эффектна, как на земле – ей здесь как следует не развернуться. Но она быстро идёт вперёд, размашистыми движениями выкашивая сунувшихся на неё солдат, заливая всё вокруг: стены, пол, потолок, нас – бресийской кровью.
Имперцы в панике отступают. Мы прорываемся в главный коридор, и тут уже можно пострелять. По команде подполковника роты рассредоточиваются по боковым коридорам, я со своими солдатами следую за Юной, сминая противника. Вижу, как Тень одним из вееров отбивает брошенный в неё нож, и успеваю увернуться, так как теперь он летит в меня. Позади – Бойд, и он не успевает. Падает на спину, хрипя и булькая, хватая руками рукоять торчащего из его шеи ножа.
Всё происходит очень быстро: секунда у меня уходит на то, чтобы оценить ситуацию, у него – чтобы выдернуть из себя лезвие. Я вижу, какую рану оставил нож, и понимаю: в моих силах спасти Бойда. Или бросить – тогда он умрёт за пару минут. Жестом даю своим солдатам команду следовать за Юной, падаю на колени рядом с раненым, двумя пальцами пережимаю его артерию и наклоняю голову Бойда на сторону рассечения, как можно ниже к плечу.
– Оставьте! – звучит надо мной стальной голос подполковника Тен.
Не обращаю внимания, задираю руку Бойда кверху, ищу что-нибудь, чем прижать рану.
– Оставьте его, капитан, это приказ! – повторяет Тень, рванув меня за локоть.
– Я могу помочь!
– Не можешь! Он всё равно умрёт! – повышает голос до крика. – Выполнять приказ!
Я надеюсь, Бойд не понимает происходящего. Но он открывает глаза и рушит эту мою надежду. Взгляд его ясен, полон мольбы и страха. Юна дёргает меня за шиворот, практически поднимая на ноги, – сильна как чёрт.