– Да, для Общества. Ведь в конце концов для кого еще вы, Создатели, создаете свои Изображения, Юрген? Что бы ты выбрал, сделай Марта лучше для себя или лучше для всех? И разве это не эгоистично, судить об искусстве лишь через призму собственного восприятия? Что скажешь?
Признаться честно, никогда не рассматривал это с такой точки зрения.
– Не знаю.
Я сконфуженно пожимаю плечами. Мадс вновь отворачивается. Я добавляю.
– То есть, Система подстраивается и под Общество тоже?
– Система не подстраивается ни под кого конкретно, Юрген.
Мадс разжимает руки и мягко улыбается. Он рад, словно наконец добился того, чего хотел.
– Система дает наилучший вариант. Наилучший вариант для творца, помогая ему во всей полноте выразить свои идеи, мысли, чувства, и при этом остаться максимально понятым его же зрителем. Понятым настолько, что зритель становится способным не только воспринять, но и пережить, воспроизвести эти эмоции.
Он смотрит вперед, и я вижу, как он взволнован. Как он старается пояснить мне то, что оказалось таким важным для него самого. И я невольно проникаюсь его волнением, проникаюсь и понимаю его.
– Система не портит твои работы, Юрген, не подменяет их, не коверкает, не искажает. Она, наоборот, тот мост, что соединяет тебя и твоих зрителей, она дарит Создателям свободу от условностей, устраняет ограниченность, разрушает двоякость толкований, помогает всем как никогда глубоко понимать друг друга, делиться друг с другом, открываться, сопереживать. Она делает нас людьми, Юрген. Делает каждого из нас чуть более лучшим, чуть более совершенным человеком, чем мы могли бы быть. Система объединяет нас. И разве это не в этом есть цель искусства? Объединять, улучшать, дарить эмоции, учить сопереживать. Разве не в этом?!
Он, задыхаясь, замолкает.
Мы идем рядом. Вокруг шумит дождь, а под ногами хлюпают лужи. Мы идем и думаем каждый о своем. Однако я больше не чувствую себя ни потерянным, ни обманутым, ни одиноким. Возможно скоро сомнения вернутся. Но это будет потом. А сейчас, сейчас я просто хочу вот так идти рядом со своим другом, шагать по дремлющему городу, наслаждаясь холодом ночи, пролетающими в голове мыслями, послевкусием неоднозначного разговора, чьи отголоски еще витают во влажном, сыроватом воздухе, запахом травы, ласковыми прикосновениями капель дождя и нашим странным, каким-то трансцендентным единством. Единством с миром и с друг другом.
И я знаю, что потом, когда мы разойдемся через пару часов, я приду домой, зажгу Экраны, снова выключу помощь Системы и буду рисовать, как могу, дрожащей, неуверенной рукой выводить неровные кромки луж и освещенные края дорожки, острые кончики листиков травы, кучерявые шапки деревьев, контуры облаков в темном небе, прерывистые полосы дождя. Две фигуры: одну выше, сильнее и больше, одну – пониже, с обвисшими дугой плечами и скрюченной спиной. Две фигуры в бликах города, две тени на мокрой земле. И мне не надо, чтобы это видели другие. Мне не требуется их понимание. Я буду эгоистом и оставлю все себе.
Только себе.
Мгновение 4
Форма
Мягкий смех Марты до краев заполняет промежуток между нами. Она смеется, по привычке чуть откинув назад голову, так что ее волосы, кое-где проскользив, пробравшись упругими змейками по хрупким плечам, по другим прядям, минуя контуры аккуратных ушей, падают на спину красивой переменчивой волной.
Я любуюсь ею. Пробегаю жадным взглядом вдоль изгиба шеи и контура лица, подсвеченных рассеянным розоватым светом солнца вперемешку с голубовато-лиловым свечением уличных иллюминаций, ловлю блеск влажных от смеха глаз, обрамленных недлинными русыми дугами ресниц. Ее рука вдруг, как бы ненарочно, небрежно опускается на мою, а тонкие пальцы, просачиваясь, крепко сжимаются, почти впиваясь в кожу. Это происходит так быстро и неожиданно, что на мгновение я пугаюсь, вдруг она падает, рефлекторно выкидываю вперед свободную руку, чтобы поддержать, но Марта оборачивается и улыбается.
– И как тебе?
Интересуюсь я. Хочу вызвать ее на разговор, завязать обсуждение. Марта еще хихикает, но потом благоразумно прикрывает ладонью губы, будто это какая-то шалость.
– Только не говори, что понравилось?
Уточняю, вдруг ошибся. Но ее лукавый взгляд уже спешит встретиться с моим.
– Ну-у-у…
Она задумчиво качает головой. Невдалеке останавливается несколько человек. Они то и дело любопытно косятся на нас, однако не решаются подойти.
– Фу-ф…
Марта легкими покачиваниями ладони обдувает лицо, раскрасневшееся от веселья. Мы еще раз вместе пробегаем глазами по Форме. И синхронно поворачиваемся друг к другу, изо всех сил стараясь сдержать рвущийся наружу хохот. Громко кашляем. Вежливо оставляем пару реакций, а затем неспешно двигаемся дальше по улице.
Стоит нам отойти, как я тут же принимаюсь бурчать.
– Поскорей бы они перестали показывать ее здесь, честное слово, мне неудобно.
Вздыхаю.
На ближайшем перекрестке сворачиваем вправо и, обогнув пару-тройку других прохожих, начинаем медленно подниматься по искусственным холмам центральной части города, откуда прямо в жилые кварталы ведет живописная грунтовая дорожка.
– Да, ладно…
Марта беспечно и задиристо машет рукой.
– Не ты же сделал. А потом, людям нравится. Они сами выбрали.
Я с притворным упреком смотрю на неё.
– Говоришь прямо как Мадс.
Но Марта, кажется, уже вошла во вкус. И непременно хочет продолжать.
– Это комплимент?
Кончик ее носа взмывает вверх. Глаза ехидно прищурены, на щеках играет озорной розоватый румянец. Я бы обиделся, но не могу. Банально, она слишком красива, когда так азартно задирается.
– Если ты желаешь быть занудным Архитектором, то – да?
Она опять запрокидывает голову и смеется.
– Ох, только не это!
– Тогда нет.
Мой голос начинает звучать суше и резче. Невольно, конечно. Просто Форма меня, и правда, очень расстроила. Она называется «По мотивам старого мастера…», и сделал ее кто-то из поклонников, опираясь на одно мое Изображение. Вроде толковый Создатель, Поток популярный. Только вышло, откровенно говоря, неудачно, настолько идеалистически вылизано, что даже смешно. Однако Общество зацепило. В моем Потоке все в восторге. И именно поэтому Форма теперь торчит в Системе прямо посреди города на улице. А меня это злит и коробит. Я специально повел туда Марту, хотел поговорить, но она лишь веселится.
– Послушай…
Покрепче обхватываю ее руку, стараясь слегка отрезвить, остудить, привлечь внимание. Наши пальцы по-прежнему переплетены и сцеплены, я тяну их на себя, Марта поворачивается.
– … это же нечестно, разве нет?! Почему со мной никто не считается? Я тут думал, может, мне потребовать запретить ее. Не знаю там, высказаться против. Заявить, что не нравится.
Она ухмыляется.
– И зачем?
Я фыркаю. Опять язвит?
Однако нет. Ее взгляд пусть и сверкает, но в глубине сосредоточен и серьезен. Продолжаю.
– Ну… Это же было мое Изображение в конце концов. Все знают, что «старый мастер» – это я. А тут такое… убожество. Никакого уважения. И мне искренне обидно. Обидно, что одну из лучших моих работ превратили в…
Бессильно опускаю руки. Не хочу ругаться при Марте, она этого не любит. Просто с грустью и отчаянием смотрю на нее и замечаю, как выражение лица меняется. Она удивлена.
– Что такое?
Тут же кидаюсь расспрашивать.
– Да, странно.
Теперь смущена. Ничего не понимаю.
– Раньше ты куда меньше переживал. Если не сказать, вообще не переживал.
Поясняет, мельком улыбнувшись и уводя в сторону глаза, словно параллельно разговору думает о чем-то своем.
– Знаю.
Бурчу. И сам отметил.
Это все тот разговор с Мадсом. Это он переменил меня. Внешне я остался прежним. Создаю Изображения для Потока, продолжаю оставаться популярным, работаю, но внутри, внутри.
Я не могу описать. Но после той ночи, я стал… Жадным? Закрытым? Требовательным? Нет. Просто другим. Теперь я часто выключаю помощь Системы и рисую. Этих эскизов никто не видит, почти всегда они не получаются и выглядят нелепо, но даже такие они куда ценнее, чем любые другие. В них столько труда, столько эмоций, вдоль линий словно вьются мои мысли, а в размытых сероватых пятнах сконцентрированы ощущения, воспоминания, чувства, и мне нравится вновь и вновь смотреть на них, отправляясь в моменты, которые никогда уже не удастся пережить второй раз. Они – мои лично изобретенные Мгновения. Они – то, что теперь часто лежит в основе моих Изображений. И, может, поэтому я так кипячусь из-за этой Формы? Может, поэтому мне не все равно, не наплевать, что другие делают с отголосками дорогих осколков жизни?