– Да, не знаю… Парочку где-то.
Тоже улыбаюсь, натянуто и формально, поднимая вверх уголки пересохших бледных губ. На самом деле – больше недели. Но я злюсь на него за то, что он буквально насильно ввалился в мою квартиру, предупредив лишь за минуту, когда уже было некуда деваться, хотя я отчетливо дал понять, что не желаю никого видеть.
– Ха-х… Ясно.
Мадс не верит ни на йоту. Прищуренные глаза сверкают, на щеках выступил румянец. Он выглядит свежим, бодрым, энергичным и здоровым, так что, сидя с ним рядом, ощущаю себя усталым, вымученным и старым. В полупрозрачной матовой поверхности потушенных Экранов мы словно две гротескные противоположности. На моей шее и щеках красные следы от подушки, вокруг глаз припухлости, остальное лицо осунулось, похудело и приобрело зеленовато-пепельный оттенок, волосы сбились в сальные сосульки, руки плетями висят на несуразных, костлявых плечах. И, точно шутка, в дополнении к этому из-под грязной футболки выпирают контуры наметившегося животика.
Мадс тоже смотрит в отражение. И молчит, давая мне шанс самостоятельно оценить степень собственной деградации.
– Ну, для пары дней неплохо выглядишь.
Он кивает. И я знаю, в словах нет смысла, это чистый сарказм. Он нарочно злит меня.
– А Экраны что вырубил?
Машет рукой в сторону трех прямоугольных полотен.
– Спать… мешают?
– Да.
Стараюсь выглядеть невозмутимым. Но внутри, в том море аморфной, кажется, лишенной любого проявления каких-либо острых эмоций, инертной, вязкой, тоскливой безразличности начинает просыпаться вулкан. Мне не нравится, что Мадс явился без приглашения и изводит меня. И хотя я понимаю, именно моего гнева он в конце концов и добивается, я не могу сдержаться. Меня бесит, что он даже не удосужившись узнать причину, смеется надо мной. Потешается, будто у меня нет права на грусть и апатию, будто я не должен валяться в одиночестве неделю на собственном диване, будто только он один способен переживать, размышлять и рефлексировать о своей жизни, а для других – это либо показное притворство, либо преступление. Будто…
– Юрген.
Я смотрю прямо перед собой на Экран и искренне удивляюсь, отчего из моих ушей еще не валит белый пар.
– Послушай, я переживаю…
Он пристально наблюдает за мной сквозь призму тонких панелей. Глаза прищурены, руки на коленях. Он вроде бы расслаблен, но на самом деле совсем нет.
– У вас с Мартой что-то случилось?
Так вот он что думает! Ха-ха.
– Нет.
Густая бровь Мадса резко взмывает вверх. На мгновение друг кажется растерянным.
– А что тогда?
– Да, так…
Градус горячности, не достигнув оглушительного пика, камнем ухает вниз. Мне становится совестно. Мадсу, видимо, тоже, потому что он краснеет, затем бледнеет, неловко поворачивается ко мне лицом, громко скрипнув одеждой о ткань дивана. Он молчит и ждет, пока я продолжу.
Мы сидим в тишине около минуты, прежде чем я решаюсь сказать.
– Дело в Системе.
Глаза Мадса вспыхивают волнительным удивлением и невольно округляются, так что голубоватую радужку со всех сторон обступает белый белок. Надбровные дуги поднимаются, а взгляд выныривает из их синеватой тени.
– В Системе?
– Да.
Я невольно отворачиваюсь.
– Я решил ее отключить. Не на совсем. На время. Просто ради эксперимента.
Поворачиваюсь назад. Мадс напряжен.
– Заметил, что когда Марта работает, Система словно сама поправляет за нее изображение.
Мадс облегченно выдыхает.
– Ну да, нейроинтерфейс. Я же тебе…
Но я перебиваю его.
– Знаю-знаю. Но мне показалось, что…
Теперь вздыхаю я.
– И ты решил отключить ее, да?
Это не вопрос. Мадс все понял.
– Ага. И у меня ничего не вышло. Ничего.
Взмахиваю руками. Смотрю на друга, в глазах уже стоят слезы.
– Одни каракули! Да я в детстве куда лучше рисовал, чем сейчас! Думал, я и правда классный создатель. А оказалось, что это просто…
Опускаю голову.
– … просто…
Начинаю плакать и не могу остановиться.
– … просто…
Позвоночник бессильно сгибается, и все тело, будто сломленное, оседает в глубине подушек.
– … обман.
Наискосок
– Строго говоря, это не так.
Мадс деловито сцепляет руки за спиной.
Вокруг нас моросит мелкий колкий дождик. Капли незаметной пеленой накрывают все пространство, наполняя его холодящей, пронизывающей прохладой и влажноватым запахом водяной взвеси. Глянцем блестит покрытие дороги, и в нем, точно в кривом зеркале такие ясные и яркие, отражаются полосы иллюминации и серовато-белые контуры домов.
– Что не так?
Я неуклюже бреду следом, плохо переставляя ноги, шаркая и запинаясь носками ботинок. Осколки дождя падают на лицо, и оно постепенно становится из липкого и потного просто мокрым. На мне обычная куртка с глубоким капюшоном, на Мадсе – почти такая же только на два размера больше. Материал еще похрустывает и раздражает кожу. Мы напечатали ее прямо перед выходом, когда Мадс во что бы то ни стало решил выволочь меня из дома посреди темной сырой ночи.
– Твои слова про Систему.
Он притормаживает, оборачивается, проверяя, не сильно ли я отстал. И на мгновение свет выхватывает из сумерек профиль его крупного лица, пару кудряшек бронзовых локонов, изгиб шеи и подбородка. На покрытой пленкой влаги куртке Мадса играют блики, и его глаза блестят в темноте капюшона. Световой след бежит от лица по диагональным складкам ткани до самых ботинок.
– Она не берет ничего из воздуха. Это не обман.
Я фыркаю, недовольно и устало. Рано обрадовался, думал, разговор закончен. Мне так не хочется опять спорить, но отчего-то все равно не могу просто согласиться и молчать.
– Как же?! Я сам видел. Если бы она ничего не привирала, мои каракули и остались бы ими. Разве нет?
Догоняю Мадса. И мы вместе шагаем дальше, шлепая обувью по тонким лужам. Кругом пустота, шелест дождя, ночь, отражения и свет. Впереди вьется дорожка, выделенная небольшими теплыми огоньками. Справа и слева от нас газон, он темный, почти черный и лишь в кругах ламп – ярко-зеленый. За ним – здания с потухшими прямоугольниками окон. Мы находимся на уровне третьего этажа, так что кое-где видны лишь крыши, плавной волной врастающие и уходящие в землю, или, напротив, четкие и плоские с местами для отдыха или закрытыми верандами ресторанов. Иногда в темноте жужжат моторчики дронов (их следы можно заметить, если запрокинуть голову и хорошенько присмотреться туда, где нарушена структура четкого полотна дождя), и уж совсем далеко у линии горизонта сияет подсветка транспортной станции, окаймленная стремительно исчезающими, истончающимися лентами путей.
Умиротворительный покой ночи, это сосредоточенность отдыхающего мира кажутся мне такими неуместными декорациями для нашего разговора, однако никто не обрывает его.
Мадс, помолчав, отвечает.
– Нет, конечно. Система просто реагирует на твои интенции, считывает чувства и помогает наиболее правильно передать их в Изображении. Это не обман. Это просто другой путь творчества.
– Ха-х…
Я саркастически покачиваю головой. Хотя не могу выкинуть из сознания мысль, что точка зрения Мадса, наверное, если не правильная, то однозначно справедливая. Справедливая, потому что разве не такие качества Системы позволяют людям не тратить годы на обучение и тренировки, а просто брать и создавать то, что они желают, и делиться этим. Разве не они стирают те когда-то существовавшие и порой непреодолимые грани неравенства таланта, упорства, доступности и обычного, естественного человеческого стремления к радости творчества. Разве не…
Но я не хочу сдаваться.
– А Марта?!
Напираю.
– Марта вряд ли хотела бы портить свою работу. А Система определенно сделала все хуже.
Мадс бросает на меня короткий взгляд.
– Хуже, для кого?
На секунду я теряюсь.
– Э-э-э… Для нее. Для работы.
– А ты уверен?
Я окончательно перестаю понимать вопросы. Настораживаюсь и искоса смотрю на Мадса. Его лицо скрыто краем капюшона. Может он просто смеется, издевается надо мной?
– Ну, да…
– Или все-таки нет? А как будет лучше для зрителей? Ты не задавался таким вопросом? Как будет лучше для Общества?
– Для Общества?!
Мадс поворачивается. И я отчетливо вижу, насколько серьезно выражение его глаз, как строго и однозначно направлены вниз расслабленные уголки губ, а скулы, подчеркнутые мазками света, напротив, собраны и напряжены. Он вовсе не думает шутить.