– Ну, мало времени было. Мадс меня подгонял, а они неизвестно где…
Неправда, неправда и неправда. На самом деле, просто не пришло в голову. Как глупо и банально!
– Ага-ага…
Марта мне ни на йоту не верит. Кивает, улыбается широко и довольно. Мы вмиг будто поменялись ролями. Теперь я сижу, повесив голову, а она купается в лучах победы.
– Но я обязательно посмотрю еще. Вернусь… Когда, когда…
Но она уже не слушает. Да я и сам не слушаю… Слова бесцельно сотрясают воздух, а во мне опять растет и набирает силы, будто готовая рассвирепеть буря, серая, неприятная, горькая обида.
Другой Мадс
Мадс – непростой человек. Обычно кажется, он – темная скала, горделиво возвышающаяся посреди шумных людских волн, непоколебимая и неподвластная ни ветру переживаний, ни морю сомнений, или, быть может, дерево с развесистой, пушистой кроной, толстыми переплетенными ветвями и глубокими, надежно впившимися в землю корнями, могучее и твердое, как сталь, истинное украшение любого леса. Обычно Мадс – это синяя глубина океана, та, в которую хочется всматриваться вечно и которая всегда манит тайнами, однако так редко на самом деле открывает их хоть кому-то, нерушимое спокойствие и уверенность внутри постоянно изменяющейся поверхности.
Однако мало кто знает, что на самом деле Мадс – это дюнный песок, это пустыня, что порой превращается из мирного, тихого места в ненадежное, зыбучее бедствие…
В такие дни он просто приходит ко мне без предупреждения, без спроса, заходит в комнату, садится на диван и говорит: чаще о своем прошлом, реже – о настоящем, практически никогда – о будущем. Долгий монолог, пока не иссякнут силы, пока не пересохнет горло, пока не отпустят разум внезапно пробудившиеся чувства. А я слушаю, бывает пугаюсь его, бывает жалею, не всегда понимаю, иногда теряю ход его витиеватых мыслей, но всегда поддерживаю.
Негласный договор. Один, доверившись, обнажает душу, а другой с трепетом и уважением принимает это знание как дар, хранит и дорожит им. И не важно, приятно или тягостно оно есть. Ведь если подумать, разве не в этом суть дружбы?
– Ты же знаешь, я был Архитектором…
По лицу Мадса пробегает знакомая мне легкая дрожь, высокий лоб темной линией разрезает глубокая складка, его глаза – мрачно-голубые, с расширившимися блестящими зрачками, тонут в маске мягких теней, а руки – крупные пальцы, широкие ладони, чуть подергиваясь, опускаются на колени. Он сидит, и напряженный, и рассеянный, натянутый словно струна невидимым усилием собственных переживаний, но в то же время уже будто уставший от них, кособоко опирается плечом о спинку дивана. Одна нога – расправлена, ступня на полу, другая – полусогнута и подтянута под себя. Голова слегка наклонена в сторону, так что рыжевато-медные кудри несимметрично рассыпались по обе стороны от лица.
– Точнее…
Усмехается сам себе.
– Остаюсь им до сих пор, конечно.
Смотрю на него и думаю, что если бы ни высокий рост, ни выступающий под одеждой характерный рельеф упругих развитых мышц, ни крупные, по-взрослому расставленные черты Мадс сейчас легко сошел бы за попавшего в передрягу подростка.
– Но… В общем, помнишь, я говорил, что давным-давно сразу после учебы был в Первых Архитекторах.
Поднимает на меня вопросительный взгляд. Я киваю. Первые Архитекторы – знатоки Системы, такое сложно забыть.
– И ушел оттуда через несколько лет, хотя, что тут скрывать, чертовски любил это дело!
Его пальцы напрягаются, впиваясь и сжимая тонкую ткань одежды, а от подушечек вверх, вытесняя привычный розовато-бежевый тон кожи, медленно расползается желтовато-белая бледность.
– Я ушел и теперь, кажется, буду сомневаться в этом весь остаток жизни.
Он поворачивает голову, задумчиво смотрит в сторону. Тень отступает, и я вижу, как едва-едва подергивается сеть мелких морщинок вокруг опущенных кончиков его глаз.
– Но не хотел бы поступить иначе. Я не жалею. Нет, не жалею. Скорее… скучаю…
От горечи его усмешки мне становится не по себе.
– Ты скучаешь по …?
Не могу понять его до конца.
– Скучаю по загадке, которую так и не смог разгадать…
Он улыбается: грустно и тоскливо.
– Скучаю по размышлениям. Эх, Юрген, так приятно думать!
– Думать?!
Наверняка, мое лицо сейчас выглядит ужасно глупо. Ведь Мадс смеется и кивает.
– Да, думать. Анализировать, искать ответы, мыслить, одним словом. Вот ты Создатель, создаешь Изображения, а Архитекторы, они творят Систему, творят мир. Хотя…
Мадс поправляется.
– Творят – это, конечно, громко сказано. Сейчас в основном слегка улучшают, поправляют, полируют, понимают…
Он вновь обращается ко мне.
– Знаешь, Юрген, сколько времени уходит, чтобы осознать ее всю?
Я мотаю головой.
– Нет, конечно, откуда?
– Вот и я не знаю. Но почти точно больше, чем может позволить себе человек. Поэтому Первых Архитекторов так много. Каждый годами разбирается в своем кусочке, в определенном аспекте, точно отведенных ему границах кода…
Он, забывшись, приподнимает руки и чертит ими эллипсы в такт вырывающимся словам.
– … По одиночке они – просто люди, но вместе, вместе они становятся гораздо большим, чем просто совокупность собственных знаний. Вместе они способны осознанно изменить ее, а значит и мир.
Вздыхает.
– Как Архитектора меня научили думать, мне показали метод и дали задачу. Но я был не согласен тратить на нее всю свою жизнь и ушел. Ушел заниматься Мгновениями – манящей идеей на стыке чувств и разума.
Пальцы, застыв, опять безвольно падают на колени.
– Ты не подумай плохого, Юрген, мне нравятся Мгновения, они похожи на чудо, на магию, на рукотворное волшебство, однако все-таки это немного другое. Я узнал про них практически все. И теперь скучаю…
Мадс опускает голову, тени плотной вуалью обхватывают лицо, скрывая его от моих глаз. Ощущаю, между нами привычная пропасть, и знаю, мне никогда не оказаться с ним на другой стороне.
– Скучаю по тому времени, когда все мои мысли занимала лишь Система… Скучаю по тому чувству, по той надежде, что однажды я решу ее сложную загадку и тоже стану большим, чем я есть.
Его голос затухает и садится.
– Вместе с другими стану большим, чем просто Мадс, большим, чем человек.
Поездка
На белом бочке транспортной капсулы играет свет. Довольный, перекатываясь на глянцевой поверхности, он вдруг то засияет меткими прострелами тонких лучиков, заставляя щуриться и распуская перед глазами фейерверки разноцветных точек, то вмиг растает, не ведая беды, угодив в лапы губительной сыроватой тени каретки. Я наблюдаю за ним до самой последней секунды посадки и, уже устроившись внутри, на мягком удобном сиденье, грустно улыбаюсь ему на прощанье.
Звучит приятный голос диктора, затем трескучий перезвон пряжек ремней безопасности, и вот наши хрупкие тела медленно-медленно вдавливает в бархатистую обивку кресел невидимая скорость.
Марта сидит рядом. Внутри мы вдвоем, и от этого и хорошо, и неловко – настроение у нас обоих паршивое. Я все страдаю после своего неудачного путешествия, она тихо вздыхает по неизвестной мне причине. Надо было вообще отменить всю эту поездку, однако мы в своей общей апатии про это даже не заговорили.
– Марта… Марта…
Я, еле-еле отлипая от сиденья, аккуратно трогаю ее плечо. Она сначала вздрагивает, так что я рефлекторно одергиваю руку, а потом поворачивается, неохотно перекатывая голову по спинке кресла с одной стороны на другую. У нее под глазами синяки, лицо совсем бледное в неярком, сероватом свете капсулы.
– Что с тобой?
Она хмурится. Не хочет отвечать. Однако я не сдаюсь. Ловко просовываю руку сквозь ремни и сжимаю в своей ладони ее хрупкие холодные пальцы.
– Давай, расскажи.
– Это из-за Общества…
Она отворачивается, на щеках разливается легкий румянец – от смущения или, быть может, стыда.
– Тебе вот хорошо…
Она говорит в стену, но я вижу, как от волнения напрягаются мышцы на ее тонкой шее.
– Каждый раз больше и больше реакций. Что бы ни сделал, все нравится. А у меня…
Она вздыхает. Тяжело и горько. Опускает голову и взгляд на наши переплетенные руки.
– Не понимаю. Я отличный Создатель. У меня крутые работы. Но почему, почему, Юрген, они все равно выбирают все самое бездарное и глупое?
Услышав ее слова, я невольно отшатываюсь, моя рука выскальзывает, пальцы раскрываются, но она тут же крепко-крепко хватает их, не давай даже сдвинуться с места, бесконтрольно впивается в кожу полумесяцами ногтей. Поворачивается, и в ее глазах стоят слезы.