Именно появление мюршида в северных провинциях, по заключению Алексея Ивановича, привело к ожесточению на границе, вызвало массу столкновений, нарушений. В последние годы граница постепенно затихала, положение нормализовалось. Правительство Кабула приняло крутые меры: выслало наиболее воинственных эмигрантов и басмаческих курбашей в глубь страны, обуздало наиболее отчаянных контрабандистов, создало более или менее нормальную обстановку для пограничной торговли.
Мансуров еще не установил прямой связи между мюршидом Абдул-ар-Раззаком и немецкими путешественниками, недавно появившимися здесь. Но смутные подозрения все более подтверждались. Немцы ничем сейчас не проявили своей враждебности, но почему-то арест сыновей курбаши вызвал у них растерянность и беспокойство. Они явно нервничали.
- Господин Утан Бек, - обратился к старику начальник уезда, и Мансуров невольно вздрогнул. Так вот кто это! Знаменитый Утан Бек! Один из самых свирепых эмирских чиновников и опаснейший из курбаши, свирепствовавший с 1920-го по 1933 год, вдохновитель и участник вторжений басмачей в советские пределы. Опасная, в высшей степени опасная личность. Так вот ты какой, Утан Бек! Теснейшим образом связан с руководителем туркменской эмиграции Ишаном Хальфа. Уж не сидит ли тут же и ишан?
Сам Утан Бек еще в декабре тридцать третьего года во всеуслышание объявил об отказе от басмачества, разоружил своих аскеров и сдал оружие Ишану Хальфа, оставив себе маузер.
"В отличную компанию я попал". Мансуров усмехнулся. Усмешка была замечена и вызвала нечто вроде замешательства среди собравшихся. Слава о безумной храбрости воина со следами сабель на лице носилась по всем провинциям, городам, селениям и аулам, но чтобы этот безумец полез в самое пекло, в басмаческое эмигрантское логово! Это более чем храбрость. Это безрассудство.
Все, в том числе и начальник уезда, с интересом и тревогой следили за происходящим. Очень многое - пожалуй, все - зависело от того, что скажет или, вернее, что прикажет Утан Бек. Начальник уезда мог разыгрывать важную персону, могущественного администратора, владыку степей и гор, но он был лишь игрушкой в руках местных эмигрантских вождей племен, таких, как Утан Бек.
Начальник и не скрывал, что он зависимый человек. Он окинул взором ветхие, с обсыпавшейся штукатуркой, с торчащей из щелей травой стены своего "дворца" и с напускной бодростью, бархатным голосом повторил свое обращение:
- Господин достоуважаемый Утан Бек, позвольте вам напомнить, что вы сами соизволили заявить об окончании джихада против большевиков. Вы сами помогали переселять отсюда любителей "джанджала", таких, кто в дом всевышнего лезет зажмурив глаза. Напомню вам ваше мудрое приказание схватывать и связывать вытаращивших глаза и пускающих слюну бешенства. И отправлять таких подальше. Вы сами, господин, садились в седло, и от вашей сабли смутьяны, не желавшие признавать приказ Кабула, разбегались, как муравьи от раскаленного железа. Вы сами заставляли осмелившихся сопротивляться афганским солдатам, платить "дииё" за пролитую афганскую кровь, а тех, кто не соглашался, собственноручно предавали властям на месть и расправу. Ваши мудрость сказалась в том, что вы благословили тех туркмен из бедняков и малозажиточных, кто пожелал вернуться в советские пределы. Господин Утан Бек, взываю к вашей мудрости и благоразумию.
Совсем разошелся начальник. Его глаза горели в возбуждении, смоляные усы топорщились, кулаки сжимались и разжимались. Он то и дело поглядывал на Мансурова, явно желая произвести впечатление.
- Брошены в зиндан достойные люди! - заговорил напряженно Утан Бек. Достойные сыновья караул-беги бухарского, доверенные люди и сподвижники эмира бухарского, халифа правоверных Сеид Алимхана схвачены.