Ты же меня избегал и не хотел научить, а привел меня сюда,
куда по закону следует приводить тех, которые имеют нужду в наказании, а не в
научении.
Но ведь это уже ясно, о мужи афиняне, что Мелету, как я говорил, никогда не было
до этих вещей никакого дела; а все-таки ты нам скажи. Мелет, каким образом,
по-твоему, порчу я юношей? Не ясно ли, по обвинению, которое ты против меня
подал, что я порчу их тем, что учу не почитать богов, которых почитает город, а
почитать другие, новые божественные знамения? Не это ли ты разумеешь, говоря,
что своим учением я врежу?
- Вот именно это самое
- Так ради них. Мелет, ради этих богов, о которых теперь идет речь, скажи еще
раз то же самое яснее и для меня, и для этих вот мужей. Дело в том, что я не
могу понять, что ты хочешь сказать: то ли, что некоторых богов я учу признавать,
а следовательно, и сам признаю богов, так что я не совсем безбожник и не в этом
мое преступление, а только я учу признавать не тех богов, которых признает
город, а других, и в этом-то ты меня и обвиняешь, что я признаю других богов;
или же ты утверждаешь, что я вообще не признаю богов, и не только сам не
признаю, но и других этому научаю.
- Вот именно, я говорю, что ты вообще не признаешь богов.
- Удивительный ты человек, Мелет! Зачем ты это говоришь? Значит, я не признаю
богами ни Солнце, ни Луну, как признают прочие люди?
- Право же так, о мужи судьи, потому что он утверждает, что Солнце-камень, а
Луна-земля.
- Берешься обвинять Анаксагора, друг Мелет, и так презираешь судей и считаешь их
столь несведущими по части литературы! Ты думаешь, им неизвестно, что книги
Анаксагора Клазоменского переполнены подобными мыслями? А молодые люди,
оказывается, узнают это от меня, когда они могут узнать то же самое, заплативши
за это в орхестре иной раз не больше драхмы, и потом смеяться над Сократом, если
бы он приписывал эти мысли себе, к тому же еще столь нелепые! Но скажи, ради
Зевса, так-таки я, по-твоему, никаких богов и не признаю?
- То есть вот ничуточки!
- Это невероятно, Мелет, да, мне кажется, ты и сам этому не веришь. Что касается
меня, о мужи афиняне, то мне кажется, что человек этот большой наглец и озорник
и что он подал на меня эту жалобу просто по наглости и озорству да еще по
молодости лет. Похоже, что он придумал загадку и пробует: заметит ли Сократ, наш
мудрец, что я шучу и противоречу сам себе, или мне удастся провести и его, и
прочих слушателей? Потому что мне кажется, что в своем обвинении он сам себе
противоречит, все равно как если бы он сказал: Сократ нарушает закон тем, что не
признает богов, а признает богов. Ведь это же шутка!
Ну вот посмотрите, так ли он это говорит, как мне кажется. Ты, почтеннейший
Мелет, отвечай нам, а вы помните, о чем я вас просил вначале, - не шуметь, если
я буду говорить по-своему. Есть ли. Мелет, на свете такой человек, который дела
бы людские признавал, а людей не признавал? Скажите ему, о мужи, чтобы он
отвечал, а не шумел бы то и дело. Есть ли на свете кто-нибудь, кто бы лошадей не
признавал, а все лошадиное признавал бы? Или: флейтистов бы не признавал, а игру
на флейте признавал бы? Не существует такого, любезнейший! Если ты не желаешь
отвечать, то я сам буду говорить тебе, а также вот и им. Ну а уж на следующее ты
должен сам ответить: есть ли на свете кто-нибудь кто бы знамения божественные
признавал, а гениев бы не признавал?
- Нет.
- Наконец-то! Как это хорошо, что они тебя заставили ответить! Итак, ты
утверждаешь, что божественные знамения я признаю и научаю других признавать -
новые или старые все равно, только уж самые-то божественные знамения признаю,
как ты говоришь, и ты подтвердил это клятвою; а если я признаю божественные
знамения, то мне уже никак невозможно не признавать гениев.