– Неужели ты хочешь страдать всю свою оставшуюся жизнь? – тихо-тихо спросила Эвелин. Её голосок дрожал.
– Нет, чёрт побери! Нет! Всё, чего я хочу, – это чтобы ты не лезла в МОЮ жизнь!
Я развернулся, чтобы уйти, но Эвелин коснулась моего плеча.
– Не трогай меня! – закричал я, свирепо оттолкнув от себя помощь. – Эвелин, просто оставь меня в покое!
Не помню, как ушёл из спальни, не помню, говорила ли она мне что-нибудь ещё, не помню, отвечал ли я ей. Я пришёл в себя через несколько минут, когда стоял под холодным душем. Я заперся в ванной, чтобы одному пережить эту вспышку холодного гнева, чтобы смыть с себя накопившуюся за день усталость. Впервые за долгое время я не сумел сдержать свои эмоции, и страшно было подумать, к каким последствиям это приведёт…
Ледяные струи били меня по лицу, плечам и груди, и я чувствовал, как остывает мой разум. Только сейчас до меня доходил смысл моих слов, и только сейчас я понимал, сколько неприятных вещей наговорил Эвелин. Она с таким пониманием, с таким трепетом отнеслась к моей проблеме, она поддержала меня и попыталась помочь, а я бессердечно отверг эту помощь. Что же я за зверь такой? Такое безрассудство не свойственно человеку…
Долгое время я стоял у зеркала, уперевшись обеими руками в раковину, и сосредоточенно смотрел на своё отражение. Несколько минут назад произошло то, чего я так боялся, и я не знал теперь, как мне вести себя с Эвелин. Как же я её обидел! Мысли о моём поступке, о моих словах безжалостно и нестерпимо больно хватали меня за сердце.
Наконец не выдержав, я в ярости ударил обеими ладонями по зеркалу и закричал. То, что Эвелин в разговоре со мной вернулась к обсуждению поступков Чарис, вызвало в моей душе смешанные чувства. Это была не утихшая боль, обида и бессильный гнев от моего разочарования в ней, это была непонятная жалость к Эвелин – жалость, которую я испытывал всякий раз, когда мы с ней говорили о Чарис, это была и безмерная благодарность за неравнодушие Эвелин. Когда она читала своё стихотворение, я чувствовал к ней то, что до этого никогда не испытывал. Лицо Эвелин в тот момент казалось мне таким родным, глаза – такими живыми, полными хрустального блеска, а сама она виделась мне таким понимающим и глубоко чувствовавшим другом, что я готов был признаться ей в этом. Я готов был напрямую сказать о своих чувствах – таких нежных, искренних, спонтанных, но в то же время неподдельно-страстных и неистовых… Но всё изменилось, когда Эвелин заговорила о прощении.
О боже! Мои мысли отключились после этого. Я больше не осознавал того, что говорю, не думал над своими словами и готов был сказать Эвелин всю правду в лицо. И я сделал это…
Нет, хватит беспрестанно думать. Надо просто вернуться к ней и извиниться. Надо попросить прощения. Не знаю, заслужил ли я его, но понимание того, что Эвелин не держит на меня зла, – вот чего я хотел больше всего на свете.
Я со скрипом отворил дверь в свою спальню, и свет из коридора проник в тёмное пространство помещения. Здесь было темно.
– Эвелин, – шёпотом позвал я девушку, но тишина была мне ответом.
Поняв всю безнадёжность своих намерений, я вздохнул и, пройдя в спальню, зажёг настенный светильник. Кровать осветилась тусклым светом, и я увидел Эвелин. Она лежала спиной ко мне, по уши закутавшись в одеяло. Видимо, она уснула, пока я принимал душ.
Я присел на край кровати и с нежностью погладил Эвелин по волосам. Мне было так жаль её – такую маленькую в этом огромном мире, такую беззащитную, хрупкую и наивную. Я смотрел на неё, прижимая руку к сердцу: то еле стучало в груди.
Вдруг на письменном столе я заметил её тетрадь. Беззвучно поднявшись с кровати, тихо, чтобы не разбудить Эвелин, я подошёл к столу и взял в руки тетрадь. Чтобы лучше видеть в полумраке, царившем в спальне, я подошёл к светильнику и раскрыл тетрадь. На лице поневоле просияла улыбка.
Я зашелестел страницами и, остановившись на последней исписанной, замер, слегка нахмурившись. Стихотворение, что я прочёл, мгновенно стёрло улыбку с моего лица. Она назвала его «Свет твоих глаз».
Ну что ты смотришь, закусив губу?
Как будто от меня ответа ждёшь,
Как будто веришь, что тебе я помогу,
Что в глазах моих поддержку ты найдёшь.
Да, признаюсь, в трудные моменты
Я помощи ищу в твоих глазах,
А потом надеюсь я зачем-то
Опорой стать твоей. Но как?
Как я могу, ты подскажи,
Помочь тебе с твоей бедой?
Могу сказать лишь «Подожди:
Пройдёт с годами, дорогой».
Поверь, я так тебя жалею,
Что из-за слёз блестят глаза,
Но я чертовски сожалею,
Что лишь словами поддержать
Тебя я в силах – тем больнее.
Бессилие пытаюсь скрыть,
Но знаю: всё, что я сумею, –
Это с тобою рядом быть.
Прочитав его, я грустно улыбнулся и взглянул на Эвелин. Она всё так же спала, повернувшись ко мне спиной, и тихо-тихо сопела. Я положил тетрадь на место и собирался уходить из спальни, но задержался у двери. Облокотившись на косяк, я безмолвно смотрел на неё и думал о ней. Я вспоминал строки её стихотворений, чистый блеск её глаз, а потом – свои слова. И жалость к ней снова стягивала моё сердце невидимыми цепями, и я морщился от этого неприятного чувства – чувства, от которого беспощадно щемило в груди.
Я проспал всего три часа. Как бы я ни старался заставить себя уснуть, все попытки оказывались напрасными. Я ощущал непонятное беспокойство, оно, кажется, и не давало мне уснуть. Какое-то время я лежал в постели, раскинув руки в разные стороны и бесцельно глядя в потолок, и обдумывал всё, что случилось накануне. Когда я встал с постели, на часах было восемь утра.
Спустившись вниз, я, к своему удивлению, обнаружил Кендалла. На диванах, креслах и полу – повсюду была разбросана одежда, и Шмидт, небрежно её складывая, запихивал в чемодан. Движения его были неточными, рассеянными, и я понял, что он всё ещё пьян.
– Кендалл? – с удивлением спросил я, и друг, вздрогнув, обернулся.
– О, Логан. – Он рассмеялся и, смяв футболку, бросил её в и без того набитый чемодан. – Фух, ты меня напугал, дружище.
– Ты куда-то торопишься?
– Что? А, да нет. Не тороплюсь никуда.
– Тогда к чему такая спешка? Почему ты собираешь свои вещи?
Кендалл присел на ручку кресла и, подняв глаза к потолку, принялся доставать из нагрудного кармана пачку сигарет.
– Эвелин спит? – спросил он.
– Да. Думаю, она очень устала сегодня.
Шмидт закурил. Я внимательно смотрел на него.
– Я нашёл себе новый дом, – наконец признался он.
– Новый дом? – с плохо скрываемой радостью в голосе переспросил я. – Новый дом, Кендалл? Чёрт побери, это же здорово! И ты уже собираешь вещи, чтобы переехать в него?
– А? Да. Да, конечно, собираю вещи…
Он был чем-то расстроен, либо чем-то озабочен, либо его мучило что-то со страшной силой. Я не знал, что это было, и не был уверен, было ли это, поэтому не стал об этом спрашивать.
– Хочешь, помогу тебе? – спросил я, взявшись за одну из футболок Кендалла, но он вырвал её из моих рук и бросил в чемодан.
– Не нужно. Я сам.
Не скрою, я был рад, что Шмидт уезжает. Не то чтобы меня сильно напрягало его присутствие в моём доме, но согласитесь: дружбу легче поддерживать на расстоянии. Мне было странно думать, что теперь мы с Эвелин будем жить в моём доме вдвоём. Вообще эти мысли всегда заставляли меня чувствовать себя странно: этот дом хранил в себе не самые приятные для меня воспоминания. Когда-то мы с Чарис тоже жили здесь вдвоём, и я вспоминал об этом каждый раз, когда смотрел на Эвелин…
– Итак, – вздохнул я, пройдясь по гостиной, – когда ты пригласишь нас на новоселье?
– На новоселье? – задумчиво переспросил Кендалл. – Не скоро. Нет, Логан, пока не приглашу. Дела. Очень много дел.
Наконец я не выдержал его рассеянность и недомолвки.
– Что не так, Кендалл?
Он поднял на меня удивлённый взгляд.
– Что не так? – растерянно повторил он.