– Хватит уже повторять за мной мои реплики! Что у тебя случилось? Почему ты так торопишься уехать, почему так странно разговариваешь? В чём дело?
Шмидт стряхнул пепел в тарелку, в которой, очевидно, до этого лежала еда, и пожал плечами.
– Всё в порядке, Логан, – ответил он. – Не понимаю твоего беспокойства.
– А я не понимаю твоей безмятежности. Ты так спокоен только тогда, когда случилось что-то очень важное.
– Нет-нет. Наверное, тебе просто кажется, или ты меня плохо знаешь.
Ни то, ни другое не было правдой: Шмидт действительно что-то скрывал от меня и от себя тоже. Возможно, в его жизни произошло то, во что он сам пока отказывается верить. Я не стал осуждать пьяного друга, поэтому тактично промолчал.
– Доброе утро, Логан и Кендалл, – послышался с лестницы женский голос, и мы со Шмидтом обернулись.
На нижней ступеньке стояла Эвелин. Она выглядела сонной и не выспавшейся, но улыбалась. Я тоже улыбнулся, увидев её, но, когда я вспомнил наш разговор, что-то в груди болезненно сжалось. Кендалл, бросив на свою бывшую соседку быстрый взгляд, засобирался ещё торопливее, чем прежде.
– Привет, Эвелин, – поздоровался с ней я, не зная, какой тон больше подойдёт для разговора. Я чувствовал себя виноватым и не знал, помнит ли Эвелин мои слова. – Зачем ты встала так рано? Отдохни ещё.
– Нет, Логан, я… Я хотела попросить тебя, чтобы ты отвёз меня в больницу.
Я встал и обеспокоенно взглянул на неё.
– Что-то случилось?
– Нет. Но мне нужно посетить своего невролога, из-за праздников я не могла попасть к нему. Мне это необходимо.
– О, конечно, – сказал я, – если ты просишь, я отвезу.
– Спасибо. – Эвелин улыбнулась мне, и её взгляд скользнул по собранным чемоданам. – Кендалл, ты куда-то уезжаешь?
– А? Да… Да, Эвелин, уезжаю, – с той же растерянностью ответил друг.
– Он съезжает, – сказал я, почувствовав, что Кендалл больше ничего из себя не выдавит. – Нашёл новое жильё.
– Это звучит отлично! – обрадовано произнесла Эвелин, но я заметил, что эта радость не была искренней. – Кендалл, позавтракаешь с нами на прощание?
– Нет, нет, не могу. Тороплюсь. Сильно тороплюсь.
Шмидт сел на чемодан с целью примять одежду, наваленную туда неаккуратной кучей, и с трудом застегнул молнию. Он с улыбкой выдохнул и, посмотрев на Эвелин, сказал:
– Я бы с радостью остался. Но дела зовут.
Пока мы ехали в машине, я напряжённо размышлял о своих словах, сказанных сегодня рано утром. Во время завтрака я внимательно наблюдал за Эвелин, силясь понять, изменилось ли что-либо в её поведении и тоне, но ничего такого не заметил. Я не знал, помнила ли она о том, что я сказал, злилась ли на это, держала на меня обиду… Я не знал, и это мучило меня.
– Эвелин, я не могу больше молчать, – сказал я, когда моя «Карма» остановилась на перекрёстке. – Сначала я хотел промолчать, хотел, потому что ты тоже молчала, но сейчас…
Она выжидающе на меня смотрела.
– Ты помнишь, как мы вернулись сегодня с вечеринки Карлоса и Алексы?
– Да.
– Помнишь, я пришёл к тебе перед сном и ты читала мне своё стихотворение?
– О, Логан, я помню это.
Моё сердце снова мучительно больно сжалось, и я закусил нижнюю губу, до конца осознав, какую силу имели мои слова, высказанные этой девушке прямо в лицо.
– Я сказал, что твоё стихотворение тронуло меня, – тихо продолжал я, стыдясь взглянуть в глаза Эвелин, – и это чистая правда. Я так ценю твоё не безразличие, что словами моей благодарности не выразишь. Но утром, Эвелин, утром… Я сказал то, чего вовсе не хотел говорить.
Она молчала, и я по-прежнему не смел посмотреть на неё.
– В последнее время я часто отказывался от чужих советов, – говорил я, внимательно следя за дорогой, – а если и не отказывался, то выслушивал их с огромным терпением… Но в итоге всё равно не принимал их во внимание. Это было в основном потому, что советы эти были одни и те же. Я считал, люди говорили мне это всё ради того, чтобы показать своё мнимое не безразличие, я считал их сожаления фальшивыми, но ты, Эвелин… Ты не притворяешься. Прости меня за всё, что я тебе сегодня наговорил. Мне нужна твоя поддержка, твоя помощь, мне важно твоё мнение, и ты многое способна изменить в моей жизни. Иногда я говорю то, чего вовсе не желаю, иногда беспричинно повышаю голос и грублю, но пожалуйста, не сердись на меня. Я в этом не виноват. Сегодня утром я за своё состояние не отвечал, я был не в себе. Эти слова… они просто вырвались. Сами собой. Пойми меня, Эвелин, и прости. Прости, пожалуйста.
Наконец я посмотрел на неё. Эвелин сидела прямо и смотрела на дорогу. Взгляд её был задумчив и сосредоточен.
– Ты не принимаешь мои извинения? – спросил я голосом, лишённым всякой надежды.
– Я не стану противоречить своим же словам, – тихо ответила она, – и приму твои извинения. Ты не во многом виноват, Логан, и то, что ты осознаёшь свою вину, уже является твоим прощением.
Моё сердце, до этого стянутое тугими верёвками, наконец освободилось, и я с облегчением улыбнулся.
– Я так ценю твоё понимание, Эвелин. Знала бы ты, насколько сильно. Всё утро у меня жутко болела душа, и я понятия не имел, куда деться от этой боли.
– Душа? – переспросила моя спутница, и я посмотрел на неё. – О нет, Логан, у тебя нет души.
В этих словах было столько желчи, что моё сердце сжалось сильнее прежнего и упало. Я чуть было не нажал на тормоз, но вовремя овладел собой. Я молчал, не зная, что на это ответить… Эвелин, очевидно, очень сильно обидело моё поведение. Настолько сильно, что теперь она считает меня человеком без души. О, а может, так оно и есть? Бесчувственный, бессердечный и безжалостный…
– Нет у тебя души, Логан, – снова зазвучал её голос, до этого такой сладкий, но теперь горький и беспощадный. – Ты – это душа. У тебя есть тело.
И во второй раз сердце моё освободилось от тяжёлых мук, и я снова улыбнулся, взглянув на Эвелин. Сейчас она не казалась мне злопамятной, ядовитой и полной злой иронии. Она была прежней, да, прежней – мечтательной и глубоко чувствующей.
– В моих силах сделать так, чтобы такого больше не повторилось, – произнёс я.
– И в моих тоже. Это в силах нас обоих, Логан.
Приём Эвелин тянулся больше часа. Я сидел в коридоре больницы, прислонившись к холодной стене, и ждал её. Душа наполнилась старыми воспоминаниями, ведь мы с Эвелин впервые встретились в этом коридоре, здесь она впервые коснулась моей руки, здесь я впервые увидел её слёзы… Прошло только около трёх месяцев, но мне казалось, что я и Эвелин знакомы всю жизнь.
Наконец дверь открылась, и я, увидев её, встал на ноги.
– Ну что, Эвелин? Что сказал доктор?
Она смотрела на листок бумаги, который держала в руках, и молчала. Я не торопил её и терпеливо ждал, пока она заговорит.
– Препараты перестают помогать, – тихо сказала Эвелин и, сложив листок пополам, убрала его в сумку. – Так доктор сказал.
Я молча смотрел на неё, с сожалением подняв брови. Что нужно было сказать?..
– И он вынужден прибегнуть к крайним мерам, – продолжала девушка. – Он назначил мне электросонтерапию.
– Что? – не поверив своим ушам, переспросил я.
– Воздействие электрического тока на головной мозг. Три сеанса в неделю, таков его первоначальный план…
– Электрического тока? – снова переспросил я и отрицательно покачал головой. – Нет, Эвелин…
Я вдруг живо представил её лежащей на кушетке с диким страхом в глазах, представил проводники тока, присоединённые к её вискам, и врачей, равнодушно выполняющих свою работу.
– Ток… – как заклинание повторил я. – Это может быть опасно, Эвелин…
– Воздействие тока производится в лечебных целях, Логан. К тому же доктора используют ток в ничтожно малом количестве.
Я молча опустился на скамейку, и Эвелин присела рядом со мной.
– Тебе не страшно? – поинтересовался я, взглянув в её глаза и пытаясь найти там хотя бы крошечный отголосок страха. Но моя попытка оказалась напрасной.