Стив — его проклятье. Стив — его злокачественная опухоль.
Стив все еще отступает и загибается где-то внутри себя. Эта боль ни с чем несравнима и, даже когда кажется, что она уже закончилась, она все еще здесь.
Она всегда будет здесь.
— Послушай, я действительно не готов к тому, чтобы… — из-за его, Баки, плеча выглядывает подошедший на шум Локи, а затем его глаза удивлённо распахиваются. Стив пятится по газону, ещё пару шагов и он будет уже на асфальтированной дороге.
Судорожно обернувшись, он проверяет, что рядом никого, — только бы случайно не сбить какого-нибудь прохожего и не увязнуть еще и в неловкости, — а затем оборачивается назад. Конечно же он слышит Баки. Но перебивает его.
Кричит:
— Да мне плевать, готов ты или нет! — слёзы брызжут с новой силой и вот теперь он уже действительно хватается за сердце. То бьется будто ненормальное/шальное, и кажется вот-вот остановится. Стив срывается: — Ты принадлежишь мне, ясно тебе?! Мне и только мне, чертов Джеймс Бьюкенен Барнс!
Неожиданно взвивается голос Локи:
— Стив, стой!..
А у Баки такие глаза шальные/ошарашенные. Он уже дергается вперёд, но…
Стив делает шаг назад, пошатывается, ступив с высокого бордюра на дорогу. Слышится визг тормозов, и одновременно с этим он кричит:
— Ты принадлежишь мне, а я тебе, и это никогда не изменится!
Жёсткий толчок. Хруст. Он падает во тьму ещё раньше, чем его безвольное тело достигает асфальта.
~•~
========== Now no. ==========
Комментарий к Now no.
Песню советую очень и также, если вдруг покажется, что эмоциональные переходы персонажей слишком резкие, не стоит волноваться. Так и должно.
М.Зяблик
If I could breathe, I’d be free
Если б я мог вдохнуть, я бы освободился
And I’d get high, I’d turn water to wine
Употребил бы, я б превращал воду в вино,
If I could be, I’d breathe free at last
Если бы мог, я б, наконец, вдохнул
And I’d get high, I’d get so high
И я бы балдел, ловил бы кайф,
I’d get so high if I could breathe…
Ловил бы кайф, если бы мог вдохнуть…
Kongos — Repeat after Me
~•~
Он пришёл в себя неожиданно спокойно и тихо. Услышал тихий-тихий писк, начал тянуться к нему всем своим существом и в итоге услышал его во всю силу.
Открывать глаза не стал, но почувствовал руку в своей руке. Точнее руку, что держала его собственную.
Рука эта была тёплой, и словно воплощала тот эфемерный спасательный круг… Чувствуя, что его держат, Стив просто не мог позволить себе провалиться в сон вновь. Провалиться куда-нибудь глубже тем более.
Не открывая глаз, не так просто понять, что вокруг, и поэтому он концентрируется на чувствах. Не на тёплой ладони, но на хлопковой тонкой невесомой рубахе и слишком тяжёлой простыне поверх. На наморднике с подачей кислорода на лице.
Дышать не хочется. Открывать глаза и того пуще.
Он не видит выхода, потому что выхода нет. Теперь он не ощущает потерянности, лишь спутанность. Все так смешалось, Стив уже не понимает, что происходит, зачем и почему.
Он не ломается. Уже сломался. Глаза увлажняются раньше, чем он даже их открывает, и ему кажется, что ещё никогда в жизни он не чувствовал себя таким слабым и жалким.
Дело не в воспоминаниях о хрусте и толчке, о толчке и хрусте. Дело не в той тьме, что он встретил, потеряв сознание.
Дело не во всем том, что произошло до этого.
Сейчас кажется, будто бы все, что он делал до этого, изначально было неправильно. С самого его рождения все было неправильно.
Дело не в Баки. Дело никогда не было в Баки.
Стив все ещё не открывает глаз, но ощущает, как его начинает потряхивать. Он пытается не концентрироваться на своих последних воспоминаниях, но больше ему концентрироваться не на чем.
То, что было до, причиняет боль: Баки, который не смотрит на него, Баки, который не говорит с ним, Баки, который… А что будет дальше?.. Какие воспоминания его ждут впереди?..
В начале марта Стив думал, что, потеряв Баки, переживёт это. Да, он был готов к тому, что будет трудно и больно, и горько, но… Внутри его корчит от боли будто бы во время обряда изгнания дьявола. Его выгибает, внутренности скручиваются, переплетаются, а конечности искривляются.
Он — марионетка Баки. А тот просто забыл, что все ещё дёргает за ниточки, и ушёл по своим делам.
Сконцентрироваться на настоящем сложно, но он старается. Старается не думать о боли, о скребущей в груди агонии. Где-то вдалеке, в коридоре, ходят люди. Они переговариваются, плачут и смеются. А приборы все пищат, и пищат, и пищат…
Слеза, одиноко и слишком заметно, скатывается к виску, а его костяшки оглаживает тёплый большой палец.
Смешно и больно. Больно и смешно.
Он знает, кто это. Знает, почему он здесь.
Они, даже если захотят, не смогут отпустить друг друга. А быть вместе… Постепенно ему начинает казаться, что это уже ни в его, ни в чьей-либо власти — вернуть их с Барнсом тандем. Ведь даже сейчас они находятся не далеко, но и не близко. На расстоянии подобно вытянутой руке, но за миллиарды километров.
Он не хочет отпускать Баки. Он не может его отпустить. Но вернуть его назад… Это не эффект йо-йо, это не поводок, на другом конце которого маленькая чихуахуа — стоит дернуть, и она уже у твоих ног.
Если Джеймс Бьюкенен Барнс не захочет вернуться сам, Стив ничего тут поделать уже не может, только вот… Не будет ли слишком поздно, когда Баки вдруг обернётся к нему?..
Стив не знает. Он глотает слёзы, пытается дышать ровно и спокойно, а затем позорно всхлипывает, слыша:
— Я знаю, что ты очнулся. У тебя пульс сбился, Стив…
Имя. Как много может значить собственное имя, произнесённое другим человеком?.. Почему так много?
Извечные вопросы с очевидными ответами, но все же без них. Стив любит Баки, Стив знает об этом, но Стив не может признаться себе в этом.
Или может.
Боится или не боится.
Хочет или не хочет.
Храбрится или трусит.
Это кажется простым, но есть столько отягощающих составляющих, что иногда не то что определиться, даже вздох сделать сложно. Или открыть глаза.
Стив делает и то, и другое.
У его постели действительно сидит Баки. С мешками под глазами, с белками глаз, исчерченными сетью сосудиков, и с тоскливым, поникшим взглядом.
Стив поднимает слабую руку, снимает маску и делает первый нормальный вдох. Руку Баки не отпускает. Никогда не отпустит.
Молчание затягивается, но он не спешит разорвать его. Медленно, преодолевая боль, слабость и кучу проводочков, да трубочек, Стив переворачивается на бок. Закашливается, но берет ладонь Баки в свои руки.
Тот не говорит ни слова, но не отстраняется. Не отшатывается. Не отшвыривает его руку.
Тихо-тихо Стив шепчет:
— Что… Что с ним случилось?..
Отец Баки мёртв, но Баки здесь. Баки здесь, с ним. Баки держит его за руку.
Стив очень хочет верить, что когда-нибудь эта боль между ними закончится, но теперь он даже не уверен может ли верить ещё хоть во что-нибудь. Бога нет, это уже и так понятно. Был бы, не позволил бы, чтобы его дети страдали так сильно… Или может они страдают, потому что и правда заслужили это?
Стив чувствует, как из уголка глаз стекает крохотная слеза, и зажмуривается. Сжимает ладонь Барнса сильнее. Цепляется за неё и него одновременно, потому что это последний оплот, последний рубеж и последний бастион.
Если он потеряет Баки, он потеряет себя.
— Ребекка сбежала, а у него сердце не выдержало. Но не волнуйся, её уже нашли, и… — его голос обычный и спокойный. Он говорит ему не волноваться, и Стив уже даже не пытается отговорить себя слышать эту невероятную заботу.
Он погряз по самую макушку и уже ничто не способно его вытащить. Он безнадёжно влюблен в Джеймса Бьюкенена Барнса, и кажется, будто бы он родился только для этого, но… Даже здесь он оплошал.
— Почему ты тут?..
Стив не хочет перебивать. И перебивает. И плачет.