Баки вздыхает так невероятно глубоко и тяжко, будто бы он, Стив, самая главная его проблема. И это определённо самое глупое/правдивое туше.
— Потому что я твой брошенный сторожевой пёс, Стив. Куда же я могу от тебя деться?..
Он не отвечает, лишь зажмуривается сильнее. А затем начинает шептать. Шепчет быстро и будто пьяно, ведь знает, если остановится, не скажет уже никогда.
— Я без тебя не могу… Жизни без тебя не представляю, слышишь?.. Ну совсем, совсем никак, Бакс… Я не думал, что это так глубоко, но… Но я правда сожалею… И я не знаю, как мне ещё загладить свою вину перед тобой, я… Я просто хочу, чтобы эта боль закончилась… Я не хочу больше делать тебе больно… — подтягивая колени к груди, он давится хрипом, потому что в его ребрах, похоже, появилось пара трещин. Но все же он продолжает шептать. До конца, до бесконечности. — Я… Я готов на все… Все, что ты захочешь, я… Только не уходи от меня, хорошо?.. Просто не уходи и… И делай, что хочешь…со мной.
Это больно. Не ему и не им обоим, но его любовь — больно. Его любовь сама по себе больная. И больше нет никаких характеристик, их просто не осталось. Стив сжимает его ладонь, — теплую, большую и мягкую, — двумя своими, — бледными, костлявыми и холодными, — а затем слышит, как Баки повышает уровень обезболивающего.
Он молчит, нажимает кнопку несколько раз. Стив ощущает ещё большую лёгкость, и боль уходит, но лишь физическая. За миг до того, как пропасть в невесомости сна, он сжимает веки и закусывает губу. Сквозь дрожь и безмолвные рыдания шепчет:
— Пр-рос-ти…
~•~
Его выписывают. День, два, неделя… Ребра кое-как срастаются, мучения не заканчиваются.
Всё возвращается на круги своя.
Он держит спину прямой. Он держит подбородок на пару градусов выше.
По ночам уже не плачет, но тихо-тихо поскуливает. Пытается зажимать рот ладонью, но боль от этого не проходит. Лишь становится сложнее дышать.
Но не так сложно, как, когда он возвращается в их с Баки квартиру и понимает, что теперь они снова живут вместе. И Баки снова с ним не разговаривает.
Стив пытается. Правда пытается и вставать по утрам, и не смотреть в зеркало, и не смотреть на Барнса, и… Пора экзаменов встает поперёк горла, и первый из них он попросту пропускает. Просто не приходит и всё.
Небо на землю не падает.
В тот день Стив просыпается во время, но не может выбраться из-под одеяла. Ребра не ноют, если во время выпить обезбол. Сердце не болит, если притворяться все ещё спящим.
Он тайно и тихо надеется, что Баки заметит его состояние и придёт к нему, но этого, но не происходит. Ему никто не звонит. К нему никто не приходит.
Ровно в тот миг, когда в школе ученики берут в руки ручки/карандаши/себя и начинают решать тесты, он поднимается с постели. А затем, не сделав и шага, падает в обморок.
Это не истощение, только если моральное. Это не от боли в грудине, только если в самом тёмном уголке его ссохшегося сердца.
Проснувшись, Стив слышит радио, играющее на кухне, и чувствует все ещё теплую грелку под боком. На тумбочке стоит сок, он сам накрыт одеялом.
Это Баки. Баки снова нашёл его, Баки снова позаботился о нем. Баки…
Все, что он может — скрутиться маленьким, костлявым и жалким эмбрионом и заплакать. Все, что он может — ничего.
~•~
— Ты думаешь…это хорошее решение?.. — его тело и душа истощены. Он стоит и по-глупому смотрит на удостоверение с чужим именем и датой рождения. Но со своим фото.
В любой лжи должна оставаться частичка правды. Как гнусно.
— Тебе нужно расслабиться. Просто слушайся меня и старайся не потеряться. — Локи кивает, и тащит его в сторону входа. Стив доверяет Локи и просто отключает голову.
Прошло уже несколько недель. Прошло уже слишком много. Экзамены позади, Баки — выпускник, он сам — ничтожество. Ничего не изменилось.
День-два и Барнс уедет. Уедет и больше не вернётся.
Стив все ещё плачет по ночам, плохо спит и мало ест. Стив все ещё убеждает себя, что могло быть и хуже. Как такового примера этого самого «хуже» у него нет, но все же… Он старается не раскисать. Он старается.
И если ещё неделю назад, — когда Барнс уехал на свои последние соревнования, — ему казалось, что теперь-то все изменится, то… Сейчас ему уже ничего не кажется.
Баки уезжал безразличным. Баки вернулся ещё и злым. Стив знал его достаточно хорошо, чтобы различать такие вещи в тончайших деталях и движениях, но Стив ничем не мог помочь.
Стив перестал надеяться. Стив лишь стал больше стараться.
Приодевшись в лучшие джинсы и обычно-белую рубашку, он «вышел в люди», а казалось будто « выжил из собственного разума».
Это был клуб и там было шумно. Уровень громкости превышал все возможные границы, а уровень гомосексуальности… О нем даже и говорить было нечего, ведь он превышал все возможные высоты.
Локи говорил, что ему нужно отвлечься, и Стив не то чтобы не сомневался в его словах, но…
Стив устал. Погряз в депрессии и безразличии.
Стив забрел в гей-клуб. Решил потерять что-то, чего уже давно не было и попросту, хоть на секунду, перестать ощущать боль.
Он мог бы бояться, но спину прикрывал Локи. Больше тут добавить было нечего.
И цели напиться не было. Но он пил. Раз-два и в какой-то момент, час-два-три спустя, стало легко.
Во взгляде друга не было порицания, но и поощрения не было тоже. Он позволял ему, Стиву, напиваться так, будто бы знал какую-то великую тайну. Тайну, которая позволяла ему не бояться и не напрягаться.
— Я хочу…танцевать… — он не икал и определённо точно не знал, какой по счёту бокал/шот/стакан выпил. Локи следил за его заказами, так что волноваться все еще было не о чем.
За количеством Стив сам запретил ему следить ещё на входе.
— Танцпол твой!.. — лёгкая таинственная улыбка, но Стиву на самом деле и дела до неё нет. Какая к чертям разница, кто и что от него скрывает, если у него больше ничего и никого нет?! Он пуст и вокруг пусто, чёрт побери!..
Он делает шаг и идёт танцевать. С алкоголем все становится проще.
Стив больше не думает ни о Баки, ни о Джеймсе. Стив больше ни о чем не думает.
Стоит ему окунуться в потоки разноцветных софистов, как почти тут же сзади прижимается чужое тело. Стив откидывается назад, позволяет вести себя, позволяет положить руки себе на бедра.
Он убеждает себя, что не разревется прямо здесь, в центре пьяной, шальной толпы из-за того, что сзади не его Джеймс Бьюкенен Барнс. Он убеждает себя, что не нужно бояться чужих прикосновений. А ещё убеждает себя в том, что ему не нужен кто-либо, чтобы прикрывать спину и поддерживать.
Баки больше нет.
Его нет рядом, его нет в поле досягаемости.
Он больше никогда не улыбнётся этой своей улыбкой, которая сама по себе предполагает что-то большее. Он больше никогда не посмотрит так тепло и мягко.
Стив больше не сможет укрыться в его объятьях. Стив не сможет посоветоваться с ним. Стив не сможет поехать за ним в университет.
Стив больше ничего не сможет.
А Баки может все. Всегда мог. Он ведь и сильный, и здоровый, и смешной, и…
Глаза намокают. Он ничего не может с этим поделать, и поэтому закрывает их.
Хриплый прокуренный голос шепчет:
— Мне нравится, как ты двигаешься… Как насчёт покататься на моей машине, крошка?..
Стив в шаге от истерики, а алкоголь — монета с двумя плоскостями. Минуту назад он был легким, сейчас же он нестабилен.
И уже хочется ответить, как неожиданно его дёргает в сторону. Точнее назад.
— Эй, какого!.. — голос звучит возмущённо, а затем раздается звук удара. Стив не оборачивается и все ещё танцует. Ему нет до этого дела, а внутри… Внутри появляется это дурацкое облегчение от того, что ему не придётся ехать на чьей-то машине и не придется вылизывать чей-то рот.
— Пошёл отсюда!.. И не лезь к нему больше, придурок! — другой голос звучит знакомо, но Стив не узнаёт его. Он все ещё слишком пьян и все ещё пытается запихнуть все свои глупые чувства как можно глубже.