Геллерт возмущённо фыркнул. Определённо нет.
— Ну и ладно, — буркнул Дамблдор. — Не цените вы красоты, мистер Гриндевальд.
Оскорблённо скинув ладонь Лера со своего колена, Альбус торопливо, нарочито не обращая на Гриндевальда внимания, собрал фотографии в стопку и, стремительно поднявшись на ноги, прошёл к высокому комоду, стоявшему у противоположной от дивана стены. Отыскав в одном из многочисленных ящиков тонкую верёвочку, Альбус так старательно и с таким тщанием перевязывал фотографии, будто это было самым важным и ответственным делом в его жизни. А Геллерт ждал. Ничто не может длиться вечно — когда-нибудь и это бесконечно интересное дело будет сделано, и Алу придётся развернуться, а уж тогда он не сможет делать вид, что обижается, и непременно улыбнётся. Как, в общем-то, всегда случалось.
Но вот стопка уже аккуратно перевязанных фотографий заняла отведённое ей место на столешнице, и без того заваленной всякими ненужными, по мнению Гриндевальда, но жизненно необходимыми Дамблдору мелочами, а Ал так и не развернулся. Геллерт, вытянув шею, попытался посмотреть, что ещё такое интересное могло привлечь внимание Альбуса. Заметив маленькую карточку, которую Дамблдор вертел в руках, он закатил глаза. Ну да, конечно, что же может быть интереснее карточки от шоколадной лягушки?
Геллерт медленно поднялся с пола и, мягко ступая аккурат по ромбам на ковре, подошёл к Алу. Обняв его за талию и положив руки на его живот, Лер зарылся носом в волосы Дамблдора, вдыхая и заново впитывая в себя этот необъяснимо сладковатый запах. Несильно, но всё же надавливая, рука Геллерта спустилась к самому низу живота Ала и проворно забралась под рубашку, поглаживая и легонько царапая тёплую кожу. Почувствовав, как Дамблдор завозился в его объятиях, разворачиваясь, Геллерт довольно улыбнулся. Обиженный недотрога исчез, и на его месте снова был Альбус — такой же правильный, но страшно распущенный.
Нарочито скромно улыбнувшись, Ал поднял руку и кончиками пальцев игриво провёл по шее Гриндевальда, медленно спускаясь ниже и ниже. Натолкнувшись на пуговицы рубашки, Альбус лёгкими быстрыми движениями, стремительно двигаясь от одной пуговицы к другой, расстегнул их и, потянув рубашку, стянул её с плеч Лера и бросил к ногам.
В глазах у Гриндевальда потемнело. Если сейчас что-то или кто-то помешает им, в этот раз Азкабана уже избежать не получится.
Осмотрительно потянув Альбуса в сторону от комода (не хватало ещё, чтобы в порыве страсти случилось что-нибудь неприятное. Ну, там позвоночник сломался или другое что…), Лер грубо толкнул его спиной к стене и впился в губы жёстким поцелуем. Ал незамедлительно принял правила игры и запустил руку в волосы Геллерта, сжимая их и слегка натягивая.
Геллерт тихо зарычал и, оторвавшись от губ Дамблдора, мимолётно заглянул в его глаза, полуприкрытые, тёмные от практически занявших всю радужку зрачков и прямо-таки лучившиеся возмущением. Виновато ткнувшись носом в подбородок Ала, как котёнок, Гриндевальд легко, практически неощутимо поцеловал впадинку на шее. Рука Альбуса разжалась и безвольно соскользнула на спину Лера, от чего по его коже побежали мурашки.
Геллерт проложил настоящий Великий Шёлковый путь из поцелуев, прежде чем добрался до уха Альбуса. Когда же его губы коснулись мочки уха Ала, до Гриндевальда донёсся судорожный вздох, полный нетерпения и предвкушения. Не успел Лер опомниться, как Дамблдор, вывернувшись, дотянулся губами до его губ и вовлёк в долгий поцелуй.
У Геллерта закружилась голова. Да, он определённо был стойким и жёстким человеком, но Ал просто сводил его с ума. Когда туман в голове более или менее рассеялся, Лер осознал, что уже вовсе не Дамблдор был впечатан в стену, а он сам. Он дёрнул уголком губ. Нечасто Ал был груб и воинственно настроен, — обычно он был нежным и податливым, как какая-нибудь девчонка, ей-Мерлин! — но, когда это всё-таки происходило, у Геллерта захватывало дыхание, потому что в те моменты можно было ожидать чего угодно.
Поймав его руку, Альбус крепко сжал её, переплетя пальцы Лера со своими и упёршись сцепленными ладонями в стену. Гриндевальд впился ногтями в тыльную сторону ладони Ала и с удовольствием отметил, как такое простое прикосновение пробило его на дрожь.
Ал снова развернул его, крепко прижав к себе, и, подталкивая, повёл куда-то. Идти спиной вперёд было неудобно, да и чувство самосохранения не позволяло вот так вот идти без возможности видеть, ориентироваться и распоряжаться ситуацией, но Геллерт уверенно заглушил его. Он доверял Дамблдору. Полностью и безраздельно. Даже слишком сильно, сильнее, чем следовало бы.
Глядя Дамблдору прямо в глаза, Лер обнимал его за шею, уверенно делая шаг за шагом, пока не почувствовал, как в ноги упирается мягкая обивка дивана.
Альбус же, коварно улыбнувшись и непроизвольно облизнув губы, сам не понимая, скорее всего, как ещё более возбуждающе это действовало на Лера, а может, и отлично это осознавая, толкнул его, повалив на диван. Геллерт довольно усмехнулся, наблюдая за тем, как Ал нарочито медленно усаживался сверху на него, ёрзая, будто пытался принять наиболее удобную позу, в итоге прижимаясь совсем-совсем близко к Леру, так близко, что тот чувствовал, как бешено колотилось его сердце. Гриндевальд глубоко вдохнул и, чтобы хоть как-то отвлечься от этого странного ощущения предвкушения, когда в горле стоял ком, а сердце необъяснимо щемило, рванул на Але рубашку, от чего пуговицы разлетелись в разные стороны. Потом Дамблдор снова будет укоряюще смотреть на него и припоминать это при каждом удобном и неудобном случае в ближайшие несколько дней, но это будет потом. Сейчас же…
*
Лидия подошла внезапно, так внезапно, что стоявшего прислонившись к стене Гарри от испуга и неожиданности чуть удар не хватил. Деловито дотронувшись до его лба тыльной стороной холодной ладони, с абсолютно ничего не выражающим лицом она бросила:
— Иди домой.
Поттер опешил, но, прежде чем он успел хотя бы рот раскрыть, Лидия продолжила:
— Если ты заразишь меня, я тебя убью, — дёрнув уголком губ, она добавила: — Приду ночью и задушу подушкой.
Гарри мрачно посмотрел на неё, не пытаясь ничего конкретного ни сказать, ни передать этим взглядом, но Лидия интерпретировала это по-своему.
— Ах да, пожалуй, ночью не получится, да? У тебя неплохие охранники, верно? Конечно, если один из них сам тебя не убьёт, тебе, считай, повезло…
Поттер похолодел. Странно даже, ведь не страх или боязнь затопили его, а смущение, которое обычно выражалось несколько иначе. Так неужели всё было так плохо, и он умирал? Наконец-то?
— Правда, Гарри, — в голосе Лидии неожиданно даже для неё самой, кажется, пробилось беспокойство. — Ты выглядишь немногим лучше того, кхм, — она закашлялась, пытаясь скрыть смешок, — джентльмена, помнишь? Который приходил с совсем юной леди.
Гарри вяло усмехнулся. Это как, комплиментом было считать или оскорблением? Джентльмен был лет семидесяти, дряхлый и — нехорошо, конечно, так думать — уже стоявший одной ногой в могиле, но невероятно дорогой костюм, цацки, молодая жена, которая была младше его почти в три раза, и выражение «я — бог, а вы — ничто» на лице, делало всю эту картину до ужаса смешной и жалкой. Так, снова задался вопросом Гарри, комплимент или же оскорбление?
Возвращаться в дом Дамблдора откровенно не хотелось. Да, Поттер даже не был прочь уйти с работы, прийти домой, упасть на кровать и проваляться в тёплом и уютном домике из одеял и подушек так долго, сколько потребуется, чтобы вновь чувствовать себя полноценным человеком. Но не в дом Ала. Нет, против самого дома он ничего не имел, но там был… ну, во-первых, человек, явно бывший не в восторге от его пребывания там, ядовито-вежливый, грубо-правильный, холёно-невыносимый, между делом, кстати, Тёмный Лорд, пусть и будущий, но это уже были мелочи. Во-вторых же, Гарри всё ещё не знал, как следовало себя вести. Вежливо и отчуждённо? Мило и не вызывая каких бы то ни было возможных подозрений? Терпеливо? Чёрт, может, легче было вообще притворяться идиотом? Ну, он пытался. Вспомнив утренние жалкие попытки найти общий язык с Гриндевальдом и правильный подход к нему же, Поттер зажмурился. Он, скорее всего, выглядел просто ужасно, да даже не скорее всего — так и было. Да ещё и некстати ляпнул про парселтанг… А он-то уже было подумал, что терпение и сдержанность стали ему почти родными. Чёрт.