— Э-эм, — наблюдая за тем, как Ал смущённо завёл руки за голову, полностью открываясь перед ним, демонстрируя, что доверял ему всего себя — и тело, и душу — Лер успокоился. Злость поулеглась, хотя всё затягивающаяся пауза, наоборот, должна была только усугубить положение. — Это было трудно сделать. Очень трудно.
— Не понимаю тебя, — Гриндевальд покачал головой. — Он что, гаубица? — заметив непонимающий взгляд Дамблдора, он усмехнулся и внезапно навалился на него сверху, снова подминая под себя. — Взял бы и повалил его. Например, вот так.
Альбус засмеялся, и, по мнению Лера, это был самый чудесный звук на свете. Ну, может быть, не самый, но твёрдое второе место ему было обеспечено. На первом были стоны, эти протяжные, прекрасные, возбуждающие, призывающие… кхм, в общем, просто стоны.
Не в силах больше терпеть, отсрочивать, ждать, он глубоко поцеловал Дамблдора, который тут же тихо застонал — вот оно! Какой же всё-таки красивый звук! — и потянулся было, чтобы обнять Гриндевальда за плечи, но Геллерт, усмехнувшись, одной рукой перехватил его руки за запястья, удерживая их над головой.
Второй рукой обхватив Дамблдора за талию, Лер полностью растворился в ощущениях. Было так болезненно приятно, тепло, невесомо… Так близко, слишком близко…
Громкий грубый стук в дверь заставил его на секунду замереть. Геллерту казалось, что у него скоро начнётся нервный тик из-за невозможности побыть наедине с Алом. Ну что опять? Наводнение? Пожар? Конец света? Если ничего из этого, то пусть проваливают, они сейчас вообще-то были немножко заняты.
— Я, вообще-то, всё слышу! — последовал за стуком громкий возмущённый вопль. — Не могли бы вы заниматься этим где-нибудь в другом месте? Я здесь живу, между прочим!
Ну, конечно. Если Эванс в этом доме был явлением странным, неприятным, но в данное время отсутствовавшим, то Аберфорт был вполне себе обычным, но от этого не делался менее неприятным. Мальчишка был заносчивым, надоедливым и раздражающим даже больше, чем Эванс, но Ал в нём души не чаял, и Гриндевальду тоже приходилось быть с Эбби предельно вежливым и терпеливым. Потому что он слишком сильно любил Альбуса.
Геллерт умоляюще заглянул в глаза Дамблдора, безмолвно упрашивая не останавливаться, но Ал, мягко улыбнувшись, мотнул головой. Недовольно закатив глаза, Лер, буркнув, что сегодня сама вселенная мешала ему трахнуть Ала, отпустил руки Альбуса и улёгся, уткнувшись носом в его шею. Тот рассмеялся, то ли соглашаясь с его словами, то ли насмехаясь над ними, мол, не говори ерунды, Лер, и прижался губами к виску Гриндевальда. Ироничная мысль мелькнула в мозгу Геллерта: это был что, утешающий приз?..
*
— Ой, смотри, смотри! — восторгу Ала не было предела. Геллерт, прикрыв глаза, довольно улыбнулся. Как же мало, в сущности, было необходимо, чтобы быть счастливым — просто чтобы любимый человек был радостен и весел, чтобы глаза его сияли, а такие родные губы растягивались в довольной улыбке.
Дамблдор выглядел, как ребёнок, восторженно рассматривая проявленные фотографии. С ними пришлось изрядно повозиться. Вообще, процесс этот был ужасно долгим и кропотливым, да и, откровенно говоря, маггловским, потому и без того не отличавшийся снисходительным отношением к магглам Лер не смог обойтись без капельки магии. Ну, хорошо, не капельки, но, в самом деле, он же не маггл какой-нибудь!
Кажется, они сделали что-то не так, потому что большинство фотографий были безвозвратно испорчены, и не было никакой возможности хоть как-то это исправить. Ал, наблюдая за тем, как Гриндевальд выкидывал испорченные фотографии, сделал такое несчастное-несчастное лицо, что к горлу Лера непроизвольно подступил ком. Ну чёрт, а что нужно было делать? Они же были абсолютно бесполезны!
Тяжко вздохнув, Геллерт взял Ала за руку, переплетя свои пальцы с его, и повёл в спальню. Любимый хотел фотографии? Любимый их получит!
С трудом откопав среди кучи разного барахла, оставшегося валяться на дне школьного чемодана Альбуса, новую плёнку, Гриндевальд задумчиво уставился на фотоаппарат. Ладно. Старую-то плёнку они, допустим, кое-как вытащили… а как вставить новую?
— Нет! Нет, Лер! Не так! Сломаешь! Не сюда, Лер! — время от времени повторял Дамблдор, на что Геллерт оскорблённо отвечал:
— Ты что, не веришь в меня?
Альбус замолкал, примиряющее чмокая его в щёку, но спустя минуту всё начиналось заново.
Наконец, плёнка была вставлена, и даже, кажется, ничего не было сломано, поэтому Лер, полный гордости и некоторого пренебрежения (что-то вроде «Я справился с тобой, ты, жалкая маггловская техника!»), довольно притянул к себе Ала и глубоко поцеловал, заранее щёлкнув кнопку спуска. Запечатлеть такой момент никогда не будет лишним — как напоминание… в старости, какие они были молодые и красивые. Вот будут лет через сто лежать в обнимку где-нибудь на собственном острове и любоваться, и вспоминать. Ал пылко ответил. Это будет просто невероятная фотография, Геллерт знал это. Если, конечно, они снова всё не испортят.
И вот теперь, пару часов спустя, снова пройдя через все девять кругов ада (ну, то есть проявление новых фотографий, испорченных среди которых оказалось куда как меньше, чем в первый раз), Ал сидел на диване в гостиной, скрестив ноги и перебирая все получившиеся снимки. Лер, сидевший на полу, прислонясь затылком к его колену, лениво обернулся посмотреть, что там такого могло привести Дамблдора в восторг. Завидев фотографию, он усмехнулся. Так и знал ведь, что она получится превосходной: Ал на ней, был прекрасен, ресницы его чуть подрагивали, проворный язык то и дело показывался и снова скрывался где-то во рту Гриндевальда. Сам он, к слову, отметил Геллерт, тоже был совсем не плох.
Решив, что Гриндевальд вдоволь налюбовался, Ал отложил фотографию и всмотрелся в следующую. Рассеянно наблюдавший за восторгом, явственно отражавшемся на лице Альбуса, Лер краем глаза заметил, что улыбка Дамблдора стала чуть меньше, теплее, нежнее. Удивлённый и слегка задетый тем, что Дамблдор не спешил показывать фотографию ему, Геллерт вытянул шею, стараясь подсмотреть, увидеть хотя бы кусочек, хотя бы краем глаза, но все его попытки оказались тщетными. Ал наблюдал за его будто бы незаметными попытками с хитрецой во взгляде, как у лиса — даже цвет волос соответствовал. Сжалившись, наконец, он развернул фотографию изображением к Гриндевальду. Сфокусировав взгляд, Лер поморщился, когда осознал, что же на ней было изображено. Нет, ну вот почему именно эта фотография вышла такой ни в одном месте не размытой, чёткой, правдоподобной?
На фотографии был Эванс. Этот факт как-то даже не особо и удивил Геллерта: ну что… кхм, кто ещё мог вызвать на лице Ала такую глупую влюблённую улыбку? Нет, конечно, он сам мог бы… а нет, не мог бы. Чтобы вызвать милую улыбку, нужно либо быть милым, либо ребёнком, либо зверушкой, а он, к счастью, не был ни тем, ни другим, ни третьим. Улыбки Ала, направленные в его сторону были не влюблёнными — любящими и страстными, и это определённо было в приоритете. По крайней мере, Гриндевальду хотелось в это верить.
Мальчишка… Эванс — ладно уж, какой из него мальчишка — в первые мгновения выглядел спокойным и даже умиротворённым — в намокшей одежде, прилипшей к телу, с мокрыми же волосами, которые всё так же торчали в разные стороны, но потом возмущение охватило его, как пламя охватывало сухую деревяшку: глаза расширились, брови грозно сошлись на переносице, да и весь его вид в целом не обещал ничего хорошего. Геллерт мысленно сделал заметку: значит, Эванс мог не только извиняться и быть маленьким нежным тихоней. Интересно… К слову, Эванс был… ну, чисто теоретически, конечно, не так уж и плох. Вовсе не хрупкий и не женоподобный, как показалось на первый взгляд, — хорошее телосложение: красивые плечи и руки, подтянутые мышцы живота и груди, на которой тёмными точками выделялись маленькие аккуратные соски, сильные ноги, плотно обтягиваемые намокшими брюками.
— Ну, посмотри, Лер, — проворковал Ал. — Ну разве он не милый?