-Грешно
оставлять человека на улице.
- Пускай лежит, - отзывается второй. - Ему место в морге.
- Нет, все-таки его надо забрать, -решаетпослепаузыпервый.-
Отнесите его вниз и постарайтесь залатать.
- Как скажете, мистер Дрейк, - соглашается второй.
Не знаю, что такое это "вниз", ночувствую,каксильныерукибез
особого усилия берут меня в охапку, точно вязанку дров, икуда-тонесут.
Только дрова бесчувственны, а я от тряски снова теряюсознаниевгрубом
объятии незнакомца.
Дальнейшие мои ощущения представляют собой некое чередование мракаи
света, причем минуты мрака куда желаннее: они несут забвение, втовремя
как минуты света полны жгучей боли. Больэта,по-видимому,целебная,я
чувствую, как кто-то промывает мне раныинакладываетповязки,новсе
равно это боль.
Когда я окончательно прихожу в себя, уже стоит день. Незнаю,какой
именно, но день, потому что сквозь окошечко под потолком в комнатупадает
широкий сноп света,совсемкаксветпроекционногоаппаратавтемном
кинозале. Правда, помещениемалопохоженакинозал,еслинесчитать
полумрака. Скорее его можно принять за кладовку.Почтивсюеезанимает
пружинный матрац, на котором я лежу, и двое людей, склонившихся надо мной.
Эта пара не похожа на братьев милосердия.Болеетого,видуних,
особенно если смотреть снизу с матраца, прямо-таки угрожающий. Они разного
роста, но одинаково плечисты, у них одинаково низкие лбы и мощные челюсти,
а две пары маленьких темных глаз смотрят наменясодинаковымхолодным
любопытством.
- Кажется, выплыл из ваксы, - констатирует тот, что повыше.
- Значит, хватит ему валяться, - отзывается тот, что пониже. - Нето
слишком разжиреет.
- Пускай жиреет, Боб, - великодушно заявляет высокий.-Какбыни
разжирел, все равно ненадолго.
-Нет,притакомрежимеонивовсеобленится,-возражает
приземистый.
Они еще немного спорят, поднимать меня с постели или датьразжиреть,
но голоса их слабеют, и я опять погружаюсь в темноту и забвение, или,как
здесь выражаются, в ваксу.
Когда я вновь прихожувсебя,наулицеопятьстоитдень,хоть
непонятно, какой - тот самый или следующий. Наверное, все-такиследующий,
потому что я уже могу открыть оба глаза, и боль утихла. Я один, и это тоже
приятно. На полу рядом с матрацем стоит бутылка молока, онопомогаетмне
утолить и голод, и жажду, после чего я машинальным жестом курильщикалезу
в карман пиджака, брошенного в изголовье, и только тутвспоминаю,чтоу
меня нет не только сигарет, но и паспорта.
"У нас здесь есть посольство", - не без гордостизаявлялянедавно
однойособе.Совершенноверно,посольствоесть.Ноядлянегоне
существую. Я должен действовать сам - какмогу,насколькомогуипока
могу.