– Почему?
– Он был влюблен в Джуди Лаверн, влюблен до безумия. А потом Лазард сказал ему, что видел Джуди в Лиссабоне с другими мужчинами. На смену безумной любви пришла безумная ревность, и мне кажется, он готов был убить Джуди, хотя впрямую об этом в дневнике не говорится.
– Тебе‑то какое дело?
– Не могу понять свою роль во всей этой истории. С какой стати он пригласил меня к себе в дом? Уж наверное, не затем, чтобы предоставить кров очередной секретарше.
– Ты чего‑то не договариваешь.
И она сдалась, рассказала о верховой прогулке в серре, о странном поступке Уилшира и последовавшем за этим поступком не менее странном разговоре. От окурка своей сигареты Фосс прикурил еще две, для себя и для Анны, вложил сигарету ей в губы.
– То есть когда ты обвинила его в том, что он ударил твою лошадь, Уилшир вроде бы и не понял, о чем речь, – подытожил он. – Думаешь, Уилшир слегка тронулся, заманил к себе в дом молодую женщину, чтобы наказать ее за вину – мнимую или действительную – той, первой возлюбленной? Не годится. Надо бы вникнуть…
Ах вот как?! Все, что она говорит, не более чем бабьи глупости?
– Каково же будет просвещенное мнение господина советника?
– Извини, – поспешно сказал он. – Я не отмахиваюсь от твоих слов, не думаю, будто ты себя накручиваешь, но мне кажется, за всем этим что‑то стоит. Уилшир – непростой человек. Он не стал бы заманивать тебя в дом только ради того, чтобы утолить извращенную месть, хотя, конечно, физическая ревность – штука серьезная. Нет‑нет, с твоим приездом началась какая‑то игра. А когда он ударил лошадь, а ты не смолчала, бросила ему в лицо упрек, тут‑то и обнаружилось слабое место… Он потерял уверенность в себе. Он… он протекает, как подбитый корабль. И оттого еще более опасен.
– А как хорошо все складывалось, – вздохнула Анна.
– Странно, что выражение sang froid изобрели не англичане, мастера хладнокровия, а столь мало склонные к этой добродетели французы.
– Будешь все принимать близко к сердцу, быстро перегоришь. Хладнокровие выручает.
– Ну, мы, немцы, только и умеем, что принимать все близко к сердцу.
– Ага! То‑то до твоего сердца никак не достучаться!
Короткий смешок Фосса удивил его самого. Надо же, после страшноватого рассказа Анны оба они еще способны смеяться.
Они сидели и прислушивались к обволакивающему их молчанию. Развилка судьбы: в такие минуты жизнь бесповоротно приобретает то или иное направление. Два человека, мужчина и женщина, исчерпавшие все слова. Теперь от них требовалось какое‑то движение, и лучше бы – движение встречное. После вернутся слова, но эти слова будут освещены уже иным светом, и в этом свете двое будут понимать все по‑иному, не так, как посторонние зрители, которым останется лишь головами качать и удивляться.
Фосс отбросил сигарету, ее окурок упал на каменный пол, рассыпался угольками, тонкая струйка дыма завилась в лунном свете. Губы искали друг друга в темноте, встретились. Прикосновение их не было нежным. Не ласка, но отчаяние – и надежда. Отдаться ему сейчас, на каменной широкой скамье, под светом луны. А как же фонарь в трусиках? И еще кое‑какие неприятные подробности вовремя припомнились Анне. Придется отложить до другого раза – другого дня или ночи, другого места.
Карл попросил Анну прийти к нему домой, ближе к вечеру, после работы. Обещал оставить дверь подъезда открытой, обещал ее ждать. Кончиками пальцев Анна ощупала его лицо, каждую резко проступавшую косточку, так слепой пытается унести с собой осязательное воспоминание.
Она медленно возвращалась к дому, адреналин постепенно рассасывался. Когда ее стопы нащупали ступени задней террасы, нос уловил запах сигары.