– Похоже, ты в этом разбираешься.
– Не на личном опыте.
– Откуда же такие глубокие мысли?
– Вычитала в книге.
– К этому и сводится твой опыт? К книгам?
– Моя мать говорила: имеет смысл поучиться у людей, которые пишут книги.
– А моя мать говорила, что в делах сердечных не существует правил. Каждый человек любит по‑своему, и не бывает двух одинаковых историй. Сравнения и теории тут не помогут. Даже отношения между двумя людьми не остаются одними и теми же навсегда, что‑то меняется в них.
– Твоя мать обсуждала с тобой такие вещи?!
– Мы с ней очень близки. Старший брат был ближе отцу.
– И ты понимаешь, что она этим хотела сказать?
– Вероятно, любить моего отца было нелегко. Она любила его и сохранила свою любовь, но отец отнюдь не упрощал ей задачу, – пояснил Фосс.
Молчание. Анна ждала продолжения, замерла, опасаясь спугнуть. Карл, упорно глядя себе под ноги, собирался с силами, чтобы впервые рассказать историю своей семьи другому, чужому человеку.
– Давным‑давно, когда они встретились, – заговорил Карл, и речь его походила на старинное предание, – мой отец был великолепным, сильным мужчиной, боевым офицером, а мать была настоящей красавицей. Ей было всего шестнадцать лет, и она верила, что обрела истинную романтическую любовь, единственную в жизни. Верила, пока жених не признался, что у него была другая. Он любил девушку, а та умерла. Всего несколько слов, но с романтикой «единственной в жизни» любви было покончено. Однако что же могла сделать бедняжка? Не могла же она взять и разлюбить того, кому отдала свое сердце. Через год, в девятьсот десятом, они поженились. Четыре года спустя отец отправился на войну, и четыре военных года мама его почти не видела. Отец несколько раз являлся в короткий отпуск, успел зачать моего старшего брата, а потом и меня, но, когда в восемнадцатом он окончательно вернулся домой с проигранной войны, это был уже другой человек. Травмированный, растерянный. Привлекательным, тем более неотразимым, его бы уже никто не назвал. Моя мать сравнивала его с покинутым домом, где окна заложены кирпичами. Ей пришлось найти другие способы любить его, и она сумела продержаться еще двадцать с лишним лет, до очередной войны.
Мой отец был человек чести, один из тех генералов, кто не пожелал согласиться с приказами, отданными перед походом на Россию, и ему пришлось выйти в отставку. Его выгнали из армии, отправили на пенсию. И тут уж матери пришлось иметь дело с человеком не просто разочарованным, но озлобленным. А дальше… Мой брат погиб под Сталинградом, и мой отец решил поставить точку. Он застрелился, потому что со смертью моего брата он потерял все. Его жена, моя мать, так и не стала для него смыслом жизни. Вслух он этого не говорил, но в прощальном письме велел мне рассыпать его пепел над могилой той, первой возлюбленной, и мама, которая любила его всегда, настояла, чтобы я выполнил его волю. Так я узнал.
Молчание. Фосс перебирает в уме историю своей семьи, переворачивает ее плугом, отыскивая более глубинный, плодоносный слой.
– Думаю, я правильно ее понял, – подытоживает он. – Ты все еще боишься меня?
– Не тебя.
– Боишься быть со мной?
– Нет.
– Но ты чем‑то напугана.
– Да. Сегодня я прочла дневник Патрика Уилшира, – сдалась Анна.
– Я же говорил: все мы шпионы.
– Я не шпионила! Он ведет себя… странно, опасно. Я хотела понять, что у него в голове.
– И что же?
– Еще больше напугалась. Не стоило мне читать дневник.
– Почему?
– Он был влюблен в Джуди Лаверн, влюблен до безумия.