– Саша, о чём он говорит? – мама хмурится и плотнее прижимает к животу край пакета загипсованной рукой, висящей на привязи.
Опасно. Очень опасно. Ей совсем нельзя волноваться, но этот ублюдок, не прекращая улыбаться, продолжает наблюдать за накаляющейся обстановкой. И получается, что единственный сейчас, кто заставляет маму всё сильнее беспокоиться – это медлящий с ответом Алекс. Но он просто не может быстро придумать подходящее объяснение. И даже стоящая за спиной Надежда никак не пытается ему помочь.
Но повисшее молчание неожиданно разбивается.
– Что, вы не знаете? – густые брови бывшего мэра удивлённо приподнимаются, когда он оборачивается к матери. – Александр вам не рассказал?
Запоздалая и насквозь фальшивая реакция.
– О чём? – пакет сминается, сильнее прижатый гипсом к животу. – Я не…
– Хватит, – не выдерживает Алекс.
– Саша?
Улыбка Виталия Головы гаснет. Зато теперь он щурится, будто объевшийся сметаны кот, но в глубине тёмных глаз мерцает что-то острое и безжалостное.
– Mа, тебе лучше вернуться в палату. Я всё объясню потом.
– Но, Саша…
– Пожалуйста, ма. Оставь это мне, хорошо?
Произнося эти слова, Алекс не сводит глаз с мужчины с побитыми сединой висками и лишь краем глаза видит, что мама продолжает сидеть. Она всегда была упрямой и, приняв решение, никогда не отступала от него. Это касалось и мелочей, таких как ужин точно в шесть часов вечера или неизменный в течении более, чем двадцати лет, рецепт котлет… и жизненно важных вещей, вроде отказа от развода с отцом, несмотря на то, что жизнь с ним под одной крышей приносила лишь мучения. Алекс часто не понимал, почему она делает то или иное, однако рано или поздно оказывалось, что у любых решений всегда были весомые причины. Однако теперь настала его очередь быть упрямым и заботиться о ней, не вдаваясь в детали.
И если ублюдок специально завёл при матери разговор, заставляющий её нервничать…
То это самый настоящий шантаж.
«Он показывает мне, что жизнь мамы зависит от моего решения? Вот так просто и неприкрыто?»
Даже в фильмах злодеи обычно действуют более скрытно. И глубоко внутри Алекса всё ещё шевелится подозрение, что это лишь сон, что такого не может происходить на самом деле.
А холл тем временем уже успел ещё сильнее опустеть: осталась лишь пара человек у окна, да трое недавно вышли из отделения и уселись на соседний диван. Вряд ли кто-то из них не узнал своего бывшего мэра, да и телохранители не то чтобы незаметны, так что любопытные взгляды мелькают тут и там. Но Виталия Голову они, кажется, совершенно не волнуют. Конечно, он ни в кого тут пушкой не тычет, и даже в словах его не было ничего угрожающего… однако это его напускное дружелюбие по-настоящему пугает.
А мама тем временем продолжает ждать ответ. Прошло уже больше минуты, как Алекс попросил её уйти и с тех пор замолчал. Скорее всего с каждой секундой она нервничает всё сильнее, но кто знает, не окажется ли необдуманное объяснение последней каплей яда для ослабшего сердца?
Однако у бывшего мэра, похоже, не так уж и много свободного времени. Постепенно его дружелюбие начинает увядать, а взгляд становится всё серьёзней.
– Антонина Сергеевна, – произносит он неожиданно, но не отводит глаз от Алекса. – Для улаживания некоторых проблем, связанных с моим сыном, мне необходима помощь вашего. Взамен я предлагаю ему деньги. Но сейчас, увидев в какой ситуации вы находитесь, я понимаю, что здесь требуется сумма несколько большего размера…
Почти перестав дышать, Алекс уже открывает рот, чтобы возразить, но услышав последнюю фразу, застывает. Внимательно наблюдающий за ним мужчина прищуривается и замолкает, словно всё ещё колеблясь, но в конце концов решительно договаривает:
– Вместо денег я готов предложить операцию в Германии. Так уж вышло, что у меня есть некоторые связи в одной из частных клиник Гамбурга.
Только теперь он оборачивается к маме.
– Чего именно вы от него хотите? – её голос звучит напряжённо, а губы стремительно окрашиваются в синий цвет.
Раньше, чем Алекс успевает осознать опасность, за спиной уже раздаётся стук каблуков и последовавший за ним хлопок двери.
– Мама, прошу тебя… не волнуйся.
– Это ведь как-то связано с тем делом? С магазином?!
Тёмная каёмка, словно след карандаша, очерчивает линию губ, кожа шеи натягивается… Не выдержав, Алекс падает на колени, ловит ладонь её здоровой руки и сжимает в пальцах, умоляюще глядя в глаза. Горло сдавило, уши заложило… видя, как медленно стекленеют серые радужки с расширенными зрачками, он перестаёт чувствовать пол под ногами.
И вдруг его отталкивают. Перед лицом мелькает резко пахнущий хлоркой халат. Надежда помогает подняться, но кости и мышцы Алекса словно наполнились воском. За белыми спинами не удаётся рассмотреть, что происходит. Но откуда-то проявившая каталка уже увозит маму, и голова наполняется грохотом колёс.
Но этот грохот скоро отрезается лязгом створок лифта.
Со всех сторон ещё доносится шум встревоженных голосов, но Алекс тупо смотрит на истёртый кожезам дивана. Он даже не замечает, как сжимаются кулаки. И только когда его вдруг хватают, заламывая руки – обнаруживает прямо перед собой широкое лицо с обвисшими складками морщин. Оно больше не улыбается. Оно кажется резиновой маской, из глазниц которой смотрят самые холодные на свете глаза.
– На вашем месте, Александр, я не стал бы медлить с решением.
– Чего именно вы от меня хотите?! Чтобы я отказался давать показания?.. Или чтобы наоборот, дал их и очернил себя?
Короткие слова слетают с губ без всякой силы. Злость и беспомощность застилают взгляд. Он готов снова упасть на колени и взмолиться, и он же готов сейчас вцепиться в это безжизненное лицо зубами.
– Вы сами знаете, что нужно сделать.
Вот и весь ответ. А Виталий Голова уже поднимается с боковинки дивана и направляется к выходу. И только когда бывший мэр оказывается за дверью, Алекса отпускают.
Он остаётся стоять на месте. Мимо проходят люди. Внезапно включается свет, похоже, что на улице уже прилично стемнело, а через мгновение Алекса обнимают за плечи, заставляют развернуться и опуститься на диван. Надежда садится рядом и одним движение вытаскивает что-то из кармана его пиджака.
Диктофон.
«Разве она не недолюбливает всякую технику?» – вяло проносится в голове, прежде чем мозг наконец соображает, что эта штука была с ним во время разговора с Виталием Головой.
Надежда отматывает запись назад и включает на воспроизведение. Потом вздыхает.
– Ну что? – оживает Алекс. – Мы сможем его как-то привлечь?
Женщина мотает головой.
– Почему?
– Во-первых, он не ответил на твою провокацию, поэтому этим никак не докажешь, что тебя пытаются заставить дать ложные показания. А статьи «О доведении до сердечного приступа» в нашем законодательстве нет. И даже если бы была, нам вряд ли бы удалось доказать причино-следственную связь, тем более, что чаще всего суды отказываются принимать аудиозаписи в качестве доказательств, ведь их достоверность нельзя проверить надлежащим образом… это во-вторых.
Она замолкает, и Алекс больше ни о чём не спрашивает. Только подтягивает к себе ближе белый пакет с книгами и кладёт в него выпавший из кармана матери черепаховый кошелёк.
За окном продолжает темнеть. Постепенно пространство вокруг заполняется людьми, и гул их голосов кажется чем-то вроде шума прибоя. Но ещё немного времени спустя этот шум начинает стихать. Наверное, потому что время посещений подходит к концу. Скоро в холле остаётся только двое. Однако никто не пытается их выгнать, когда узнаёт, что один из ждущих – сын только что попавшей в реанимацию женщины.
А Алекс каждый раз при появлении медсёстры или врача вздрагивает. Страшась услышать ужасную новость.
В конце концов, такое бывает… Люди умирают. И никакие врачи и оборудование не могут их спасти. Однако многое зависит от профессионализма этих врачей и качества этого оборудования.