Пашка пофыркал, умываясь на улице, и крутанул вентиль крана на полную! Он радостно подпрыгнул от ударивших в живот ледяных брызг. Он по-воровски оглянулся, нагнулся и отхлебнул, пока никто не видит, от жёсткой струи холодной водицы.
Закрыв краник, Пашка ладонью смахнул с лица капли воды и побежал в дом, чтобы утереться полотенцем и посмотреть, что есть поесть.
24
Настороженным шёл Паша к друзьям, переживая о том, что сами они так и не объявились.
Почему? Где они? По какой причине они о нём забыли?
Паша опасался, что, если даже с Валей и Маратом ничего не случилось, а их дружба по-прежнему крепка, они могут заупрямиться и не согласиться идти в лес сегодня – всё-таки это далеко, да и планы у них, при его отсутствии, могли созреть совсем иные. Паша усердно думал, как и чем их уламывать, соблазнять, подводя к нужному решению. И, конечно, он волновался по поводу нахождения их дома: не уехали бы они с утра в город – на рынок да в магазины за покупками.
А может, они заболели, подцепив от него заразу?
Приблизившись к домам Марата и Вали, которые стояли практически друг напротив друга, Паша обеспокоился ещё одной мыслишкой – очень неприятной и особенно волнительной мыслишкой: а что, если они уже ушли?
И не зашли к нему?
Да. Бросили, кинули его! Что тогда?
"Нет. Они не могли так поступить. За что? Что я такого сделал?.. А просто так! – говорил Паша сам себе. – Потому что моя мама ругается… и вчера она сказала, что я очень сильно заболел. Поэтому они решили, что я ещё долго буду выздоравливать, и никуда, конечно, сегодня не пойду. Ну, разве что, куда-нибудь недалеко, возле дома… и тогда, при таком случаи, им будет неудобно меня бросить, сказать мне, что они оставляют меня и идут в лес одни. Да. Такое может быть. Очень может быть. И поэтому им лучше вообще ко мне не заходить, потому что потом от такой обузы не избавишься!"
Паша встал на дороге.
Он колебался, не зная кому из приятелей отдать предпочтение.
Он, как и Марат, опасался бабки и деда Вали из-за их суровости и порой неоправданной категоричности в суждениях даже о собственном внуке, – что уж говорить о его друзьях: поэтому не удавалось ему посмотреть на них иными глазами. Однако, скорее всего, в это время их нет дома, потому что Валя часто завтракал в одиночестве – это Паша знал точно. Но у Вали ещё есть куры! И это значит, что возле крыльца может объявиться сам Петух, задира и забияка: он будет качать высоким хвостом, трепыхать крыльями и бить шпорой по земле, охраняя покой своих наложниц-куриц!
Пока Паша стоял и колебался, решение нашло само себя: соседка Марата, тётя Аня, вышла на двор, чтобы повесить на верёвку для просушки стираные ползунки и пелёнки Ванютки.
Павел двинулся к ней.
– Здравствуйте, тётя Аня!
– А, Паша! А мне сказали, что ты очень болен.
– Да это пустяки, – отмахнулся мальчик. – Это я вчера болел, а сегодня – ничего нету!
– Да? – Анна посмотрела на него с недоверием. – Разве так бывает?
– А как же! Конечно бывает. Обязательно! Я – живое тому доказательство. – Павел с гордостью выпятил грудь и засунул руки в шорты – пофорсил, покрасовался, поворачиваясь то вправо, то влево.
– Вижу уж, вижу, – Анна улыбнулась. – На больного ты, вроде как, совсем не похож. Ты за Маратом зашёл?
– Ага.
– Так его нет.
– Как нет? Он что, уехал в город?
– Какой там город! Они с Валей, ещё шести часов не было, на рыбалку ушли.
– Да?
– Да. А ты ступай, посмотри их на пруду. Они говорили, что на него пойдут.
– Спасибо! – Паша обрадовался и побежал-потрусил к магазину.
От магазина Паша спустился по тропинке мимо забора двора Печалиных за нижние огороды и оказался среди старых раскидистых ив, нависших над тёмной водой пруда, поросшего ряской, тиной и кувшинками в дальней стороне. Мальчик внимательно осмотрел берег, но увидел только чахлого деда Ануфрия, задремавшего над удочкой, и мужика лет пятидесяти, которого в деревне прозывали Косачом. Он не осмелился тревожить рыбаков вопросами о своих куда-то запропастившихся приятелях и, вздохнув, печальным побрёл домой.
"Что же, подожду, может, объявятся, – посудил Паша. – Пока посижу в шалаше".
Надо сказать, что этот шалаш был на самом заду его огорода, в правом углу забора, и был очень надёжной, укромной, чистенькой постройкой, сделанной из негодных, но приличных на вид досок, а покрыт он был листами железа, год назад снятыми Пашей и его отцом с крыши дома при её капитальном ремонте, – листы были выкрашены бордовой краской, которая от старости была тусклой и облуплялась.
Но Паша не хотел сидеть сычом, поэтому он быстро передумал: он залезет на высоченную и толстенную липу, которая растёт позади огорода, впритык к забору, сразу за шалашом, дополнительно укрывая и облагораживая эту умелую постройку – его драгоценный, любимый шалаш! Он поднимется на семь метров, удобно устроится на толстом суку и станет обозревать окрестности и наблюдать за передвижением машин и людей: его будет марать пятнами солнце, с трудом отыскавшее среди густой массы листьев бреши, вокруг будут оглушительно стрекотать кузнечики, а поля и дальний берег Дульки будут колыхаться в потоках воздуха, поднимающихся от разогретой земли, – красота!
Паша подошёл к липе, встал на полешко, специально для такого случая приспособленное, вскарабкался на забор и закинул ногу на ближайший сук – он встал на нём и уловил краем глаза что-то несвойственное внутренней обстановке шалаша, точнее, в шалаше лежало что-то не принадлежащее Паше, – оно было длинное, жёлтое и местами немного блестело.
"Что это?" – удивился Паша и, нисколько не сомневаясь в своих действиях, ловко соскочил на землю через проём в крыше шалаша, оставленный для быстрого лазания на липу.
"Удочки! Бамбуковые удочки, садок для рыбы и баночка с наживкой!" – выдохнул Паша.
Он опустился на корточки и стал рассматривать рыбацкое снаряжение.
У Паши не было ни капли сомнения в том, кому принадлежит всё это добро.
"Ушли на рыбалку! – воскликнул в сердцах мальчик. – Вот их рыбалка!"
"Тогда, где же они?"
"А как ты думаешь? – с издёвкой спросил он сам у себя. – Там они! Там! Где же ещё? Конечно, там – в убежище. Без меня!"
Пашу переполняло справедливое возмущение.
Он какое-то время потратил на бессмысленное созерцание снастей, машинально их щупая. В голове у него шумела пустота – или то были листья старой липы, кланяющиеся в приветствии ветру, гуляющему на просторе?
"Где бы они ни были, я… я пойду, пойду туда ОДИН! Пойду! И, если их там нет, так им и надо! Пусть! А если я не пойду? Что тогда? Тогда тебе сделается ещё обиднее… не пойдёшь, а они – там! И вчера они тоже были там! Без сомнения! Нет, я пойду! Сейчас же пойду!"
Но Паше было страшно. Ему никогда не приходилось преодолевать в одиночку такой сложный путь. Он никогда не забирался в столь далёкие от цивилизации лесные чащобы. Никогда не оставался один на один с дикой природой, – когда на километры вокруг нет ни единого человека, и даже не видно населённого пункта или хотя бы какого-нибудь домика на горизонте – только шумит лес и трещат сучья, – и где-то в зарослях, под пение редких птиц, бродят и таятся всяко-разные звери – поджидают его. Вдруг: "Ку-ку", – скажет кукушка. Внезапно поднимется из можжевельника птица или стремительно выскочит заяц – и зайдётся, взбеленится от неожиданности сердце мальчика, гоняя лошадиные дозы адреналина, отчего начнут казаться и придумываться Паше всякие ненужные страхи. И он с ещё большим вниманием станет делать очередной шаг, боясь наступить на чёрный блестящий прут – на шипящую и больно кусающую, а может, даже ядовитую змею!
Павел забрался на липу – повыше, и осмотрелся.
Нигде не увидев друзей, он решил ещё раз зайти к ним домой: может, они уже дома, а может, объявлялись и снова ушли, – это последняя надежда, последняя… оттяжка.