Я
сказал: десять тысяч. Я был уверен, что он позовет часовых, прикажет вывести
меня и расстрелять. Но у него даже ресницы недрогнули.Онтолькомахнул
своей каштановой ручкой исказалнебрежно:"Сколькоскажете,столькои
будет". Завтра я должен явиться к нему, и мы обсудим все детали портрета.
Кьоу повесил голову. Легко былопрочитатьнаегопомрачневшемлице
сильнейшие угрызения совести.
- Я провалился, - сказал он печально.-Кудамнебратьсязатакие
большие дела? Мое дело продавать апельсиныстележки,дляболеесложных
махинаций я не гожусь. Когда я сказал: десять тысяч, клянусь, ядумал,что
больше этот черномазый не даст, а теперь я вижу, что из негоможнобылос
тем же успехом выжать все пятнадцать. Ах, Кэрри, отдай старого Кьоу в уютный
и тихий сумасшедший дом, если еще хоть раз с ним случится подобное.
Летний дворец, Casa Morena, хотя и был одноэтажнымзданием,отличался
великолепным убранством. Он стоял на невысокомхолмевобнесенномстеною
роскошном тропическом саду на возвышенной окраине города. На следующийдень
коляска президента снова приехала за живописцем. Кьоу пошелпрогулятьсяпо
берегу, где и он и его "коробка с картинками"ужесталиобычнымявлением
Когда он вернулся в гостиницу, Уайт сидел на балконе в шезлонге.
- Ну, - сказал Кьоу, - была ли утебябеседасегопустозвонством?
Решили, какая мазня ему надобна?
Уайт вскочил с креслаинесколькоразпрошелсявзадивпередпо
балкону. Потом он остановился и засмеялсясамымудивительнымобразом.Он
покраснел, и глаза у него блестели сердито и весело.
- Вот что, Билли, - сказал онрезко.-Когдатыпришелкомнев
мастерскую и сказал, что тебе нужна картина, я думал, что тебе нужно,чтобы
янамалевалгде-нибудьнагорномхребтеобъявлениеобовсянкеили
патентованном средстве для ращения волос. Так вот, по сравнению стем,что
мне предлагают теперь по твоей милости, это было бы самой возвышенной формой
живописи. Я не могу написать эту картину, Билли. Отпусти меня домой.Дайя
попробую рассказать тебе, чего хочет от меня этот варвар.Унеговсеуже
заранее обдумано, и есть даже готовый эскиз,сделанныйимсамим.Недурно
рисует, ей-богу. Но, музы! послушай, какую чудовищную чепуху онзаказывает.
Он хочет, чтобы в центре картины был, конечно, он сам. Его нужно написатьв
виде Юпитера, который сидит на Олимпе, а под ногами у него облака. Справа от
него стоит Георг Вашингтон в полной параднойформе,положиврукуемуна
плечо. Ангел с распростертыми крыльями парит в высоте ивозлагаетначело
президента лавровый венок, точно он победитель на конкурсекрасоток.Ана
заднем плане должны быть пушки,апотомещеангелыисолдаты.Утого
негодяя, который намалевал бы такую картину, не человечья, асобачьядуша;
единственный достойный удел для него-погрузитьсявзабвениедажебез
жестянки, прикрепленной к хвосту и напоминающей о нем своим дребезжанием.