Я собрал свои пожитки и гитару, я сбежал и бросил всё, чтобы обрести что-то большее. Стать знаменитым или умереть. И я примчался в Сан-Франциско, ведомый песнями «The Mamas & The Papas». За десять лет, тут многое изменилось. Жизнь кипела. Я тусовался в разных компания, играл днём на гитаре в парке, чтобы заработать на еду, а лучше на бутылку вина. Я понял, что бухло это адски круто. Под ним проще разговаривать с людьми, ты становишься таким же тупым, как они, без груза своих проблем и отпечатка тяжёлого детства, ты просто очередной жизнерадостный подросток без будущего. Я бухал, жрал наркотики, трахался.
Хипповское движение уже потеряло популярность, обороты набирал панк-рок. Я всегда знал, что хиппи лживые. Я был другим, я был злее. Сан-Франциско больше не грел меня. И через два года я отправился в Нью-Йоркские джунгли с чётким желанием сколотить свою первую группу. Я болел музыкой «New York Dolls», «The Stooges», «The Velvet Underground», тогда только появились «Ramones», мне хотелось быть в гуще событий.
Я был голодный, мне хотелось брать от жизни всё, мне было 17, я выглядел старше и умел грамотно рассуждать. Мы жили на сквоте в компании таких же, как и я, полубомжей. Я вечно пытался сколотить группу, но нигде толком не приживался. Потому был слишком эпатажным, стремясь походить на своих кумиров, отрастил длинные волосы, ходил на каблуках. В наших кругах было много пидарасов, все они пытались затащить меня в постель. А мне нравилось выглядеть как трансвестит, но спать с мужиками не входило в мои планы. Хотя пару раз я разрешил старым геям отсосать мой хер за 20 баксов, но это же педерастия… Без разницы, кто у тебя сосёт.
Так прошло ещё несколько лет моих творческих метаний, я приторговывал наркотой, чтобы сводить концы с концами. Но сам употреблял лишь «скорости» и «мультики». Сменил множество коллективов. Обегал все звукозаписывающие компании со своими демонстрационными записями. Однажды мы выступали в одном Нью-Йоркском клубе. Меня увидел продюсер из Л. А. Нет, моя жизнь не изменилась тут же, мне не предложили контракт. Он просто сказал мне, что времена меняются, и что такому, как я, лучше ехать в Лос-Анджелес. Там, мол, больше шансов.
На дворе стоял 79-й год и мир неумолимо менялся. Я был молод, я впитывал всё как губка, я был пластилином. На сцену пришёл метал, и я радостно его принял. Собрал свои пожитки и укатил автостопом в город падших ангелов. Голливуд был полон разного сброда, мечтающего построить карьеру рок-звезды или актёра. Большинство из них отправлялись мыть посуду за гроши или же на панель. Я снова скитался по притонам и пил, порой думал забросить всю мечту к чёрту и пойти работать на заправку. Целыми днями тусовался возле музыкальных магазинов, тщетно вглядываясь в доску объявлений о поиске музыкантов. Там были одни кавербенды. Так же я очень недолгое время играл в том, что превратилось потом в «Motley Crue».
Я сошёлся с одной командой, они назывались «Possum pie», играли какую-то смесь южного рока и панка. Ну а кто ещё мог играть южный рок, если не я, и кто кроме меня был большим панком? Мы записали демо-альбом. Выступали на Сансет-стрип, но я так и не получили контракта. В один момент ко мне подошёл тип из компании «Электра-рекордс». Он сказал: «Чувак, я хочу предложить тебе сотрудничество». Я сказал, что ему следует поговорить с лидером группы, потому что я не решаю вопросы. Тогда он сказал: «Нет, ты не понял, у меня контракт персонально для тебя». Я побежал за ним, только пятки засверкали.
Это и были «Eros&Thanatos». В названии сочетались два главных влечения по Фрейду: Эрос как в лечение к жизни и удовольствиям и Танатос — жажда смерти. Я тогда написал ещё в тексте одной из песен…. Щас вспомню:
«Жизнь это совокупление Эроса и Тонатоса.
Скажу вам без сожаления, без суеты и пафоса
О чём приятно думать, когда стоишь на снегу босой —
В жизни всего две женщины — мамаша и та, что с косой.
Все остальные — попытка скрасить томительное ожидание,
Той, что придёт и откроет все сокровенные знания», — зачитал он на одном дыхании, закатив глаза. Став на миг похожим на какого-то поэта-декадента, а не на павшую рок-звезду. Затем продолжил снова свой монолог:
— Просто, понимаешь, развитие культуры человечества подчинено Эросу, поскольку либидозная связь способствует объединению людей. Инстинкты жизни и смерти разделяют власть над существующим миром. Агрессивность возникает внутри индивида и «выливается» во внешнюю среду, налагая на человека в раннем возрасте запреты (как это было со мной), окружение лишь усиливает агрессивные проявления для достижения влечений. Влечение к смерти связано с желанием свести жизнь к состоянию неживой материи.
Ой, не спрашивай меня, почему я в это углубился. Я вообще любил почитать на досуге что-нибудь умное. Привычка из детства. Я был ботаном в школе. К тому же мне всегда хотелось быть выше маргиналов, окружающих меня. Одна часть меня рвалась к лучшему духовному, я постоянно обещал себе поступить в колледж на факультет британской литературы или кинематографа. Мной двигал мой вечный комплекс вины совместно с желанием быть лучше всех всегда и во всём. Быть самым умным, самым красивым, самым талантливым. А ведь, я таким и казался себе тогда.
В группе я встретил чувака, который называл себя Джесси. Он исполнял основные гитарные партии. Красил волосы в чёрный, подводил глаза, носил огромную причёску, одевался в шмотки, которые крал у стриптизёрш. Он был ужасно талантливым и харизматичным чуваком. Я тянулся к таким, мне казалось, что мы сможем друг друга дополнить. Он стал моим первым настоящим другом. Раньше я вообще ни к кому не привязывался, кочевал из одной тусовки в другую, пользовался людьми для достижения своих целей и вообще особо не парился. А тут мы были одинаковыми интеллектуальными маргиналами. Я вообще заметил, что мы сильно отличались от рокеров 80-х, если в 60х-70х в моде было быть умным, начитанным и упарываться, как чёрт. В нашу же эпоху круто стало быть пустоголовым и красивым, сорить деньгами. В прочем, у нас отлично получалось косить под придурков.
Это непередаваемое ощущение — ты идёшь вечером по ночному Сансет-бульвару, у тебя огромная причёска, твой сценический грим напоминает мёртвую проститутку, твоё тело в отпечатках разноцветной помады, твои штаны такие узкие, что чудом не рвутся при ходьбе. Ты идёшь и думаешь: «Боже мой, я как все, я отлично спрятался в этом теле, за этой маской. Никто не узнает во мне меня», — Джон тяжело вздохнул, закатывая глаза. — И всё у нас было заебись до одного момента. О всяких потусторонних штуках, а так же почему я на острове, я тебе после расскажу, а сейчас уж больно в сон клонит. И всю эту херню за один заход не расскажешь.
Он протянул Расту две кассеты:
— На, послушай на досуге, может быть вникнешь. А от трэш-метала только тупеют.
***
Сюзанна брела по тёмным коридорам заброшенной церкви вслед за своим загадочным спасителем. Они поднимались выше и выше на колокольню. Прогнившие доски скрипели под ногами. Хотелось остановиться и разглядеть эти загадочные гобелены или просто поговорить с этой сущностью. Пока она видела лишь развивающиеся при ходьбе алые одежды. Длинные, но остриженные у висков торчащие светлые волосы, большие тёмные глаза и крючковатый нос на худом вытянутом лице. Его звали Енох и это имя осыпалось библейской пылью на глаза. Он казался таким же древним как эти звуки.
Наконец они взошли на колокольню. Отсюда был виден весь город — окружённое горами, лесом и морем скопление неоновых огней.
— Кто ты такой? — спросила вампирша, набравшись смелости.
Снизу дул ледяной ветер, способный пронять даже мертвеца. Из-за облаков показался край луны.
— Я? Я такой же, как ты, — отозвался Енох, его голос звучал как песок на зубах.
Сюзанна уставилась на него, стараясь по каким-то своим признакам определить возраст этого без сомнения древнего вампира.
— Думаешь, о том, сколько мне лет? — усмехнулся он. — Мне достаточно лет, чтобы миновать стадию бессмысленного гедонизма и идущего за ним экзистенциального кризиса. Когда мне было сто лет, я развлекался, когда мне исполнилось триста, я познал всю тоску бесконечной жизни, когда каждая ночь похожа на предыдущую. Когда перевалило за тысячу, я начал свою игру. Я бросаю семена в почву и жду, когда они взойдут. Я заражаю людей идеями и наблюдаю за развитием. Это просто. Ни одно социальное явление не возникает само по себе. Ни один смертный не в силах воочию наблюдать свои плоды.