— Я сказал, только отвечать на мои вопросы! — опять пришлось мне повысить голос, хотя идея нашла во мне самый живой отклик.
Вот за этим я бы понаблюдал. Издалека. Но кто бы ни победил в этой схватке, несколько минут моего триумфа закончатся вежливыми расспросами Стаса, кто именно надоумил меня провоцировать открытое противостояние между силовыми структурами ангельского сообщества. Это если его костоломы выиграют. Если они проиграют, с него станется заговорить о моей подрывной деятельности в виде привязки волны связи его подчиненных к месту поражения.
Минуточку, а ведь с ним мы нашу волну вовсе не на место настроили! Я почувствовал прилив вдохновенного самопожертвования. Который оставил за собой ясную, четкую картину моей полной незаменимости для Стаса и моего центрального, скрепляющего и объединяющего положения в его подразделении.
На что он никогда не пойдет.
Даже ради Татьяны с ее талантами.
А мне независимый канал связи с его подчиненными никогда не помешает. Начнет опять руки выкручивать, получит восстание против тирана.
— Настраиваем волну вот здесь, — решительно заявил я потенциальным сообщникам, ткнув пальцем себе под ноги.
— Так об этом месте все же знают, — недоуменно протянул один из них.
— А о моих занятиях с вами в нем — нет! — отрезал я, и добавил безапелляционно: — С остальными я тоже здесь работать буду. Значит так: сейчас каждый представляет момент, когда я его в видимость выводил…
Они вдруг снова все подобрались, оживленно переглядываясь и плотоядно ухмыляясь.
— Да нет, — утробно проурчал тот, на ком они первом тренировались, — через физический контакт как-то надежнее будет…
Для полноты картины у них даже глаза засветились, и я еще успел подумать, что у стаи волков центральной, скрепляющей и объединяющей фигурой зачастую олень бывает…
Потом на меня градом посыпались картины. Их демонстрации мне своих приемов. Вместе с очень яркими физическими ощущениями. Которые воспринимались отнюдь не воображаемыми.
Если бы олень знал о нападении, он бы сбежал. Или рухнул. А так пришлось отбиваться. Не за жизнь, конечно, сражаясь, но за самоуважение точно. После первого момента растерянности я принялся отбрасывать в памяти унизительные картины и выдергивать оттуда другие — в которых мне уже удалось овладеть каждым трюком. Не особенно заботясь об их хронологической последовательности.
Судя по всему, мобилизованные мной сцены попали все же в цель — одна за другой до меня начала доходить ответная реакция. Мысленная. Эдакое насмешливое, слегка удивленное одобрение, словно олень умудрился им всем копытами по лбам настучать. До звона в ушах.
— Слушай, — с воодушевлением бросил мне один из них, уже выходя из «пещеры», — давай ты завтра остальных отмуштруешь, а потом мы как-то вечерком здесь все вместе соберемся?
— Раны сперва залижите, — пренебрежительно бросил ему я, скрестив на груди руки, чтобы не видно было, что они дрожат.
Когда они все вышли, меня еще хватило, чтобы доковылять до стены и медленно — очень медленно — сползти по ней на землю.
Отдышавшись, я в несколько заходов поднял себя с нее, попереступал с ноги на ногу, проверяя, не подкосятся ли они, и вышел в коридор — неторопливой, почти непринужденной походкой.
В коридоре никого не было. Кроме Татьяны. То жаркое нетерпение, с которым она бросилась мне навстречу, почти примирило меня с близким знакомством с высокими стандартами Стаса.
Но не надолго. Оказалось, что она ждала меня, всего лишь чтобы похвастаться успешным натаскиванием одного из Стасовых костоломов. Одного! За целый день! И больше всего меня насторожил тот восторг, с которым она говорила о тонком душевном контакте с — вы только подумайте! — карателем.
Она уже не видела ничего плохого в сотрудничестве с ними.
Она уже представляла себе работу у них как помощь.
Она уже нарисовала себе картину возвращения на землю в их рядах.
Она уже вкусила отраву их солдафонских манер.
Когда она повысила на меня голос, я сдержался. С трудом. Старательно напоминая себе, что когда на нее блажь находила, ее всегда нужно было мягкостью и терпением в здравый рассудок приводить.
Вот только это неоспоримое прежде правило осталось на земле — вместе с той Татьяной, с которой оно всегда там работало. Я в очередной раз проклял безликих их, лишивших Татьяну памяти — даже после ее возвращения моя возвышенная мечтательница необратимо изменилась. И видеть в ней даже отдельные черты решительной хищницы, все более похожей на Марину, было… тяжело.
Когда она предложила мне попробовать «преодолеть нашу реакцию друг на друга в инвертации», я ушам своим не поверил. Оставим в стороне формулировку, но ведь мы же уже это сделали! Я вообще готов был навсегда инвертироваться, чтобы всю вечность с ней в обнимку провести.
Но ее это уже, похоже, не привлекало. Ей теперь интереснее было эксперименты ставить — на живых, между прочим, существах. У одного подопытного кролика получилось — подайте другого. И ведь знала, что этот другой на нее намного сильнее реагирует, но это ерунда. Главное — закрепить достигнутый успех.
Когда мое и так уже сегодня истерзанное тело сначала сковало, а потом начало словно ножами резать бездушным космическим холодом, я только в глаза ей смотрел. Голосовые связки тоже онемели, но я зубы все же сцепил, чтобы вой наружу не вырвался, и руки в кулаки сжал до хруста, чтобы не броситься обнимать ее, чего отчаянным визгом требовал мозг. Я смотрел ей в глаза, с ужасом ожидая появления в ее взгляде того охотничьего интереса, с которым меня чуть раньше Стасова волчья стая разглядывала.