— Хорошо, — терпеливо продолжил я, сам поражаясь своей выдержке, — расскажи, как это в первый раз произошло.
Она рассказала мне, как почти почувствовала меня — пока не увидела. Как ощутила Тень — зная, что он где-то там, за кустарником. Как дорисовала по ощущениям его контур — едва различая его среди густой листвы.
— Татьяна, — медленно проговорил я, — получается, что блок изначально в инвертацию вставлен. Этот блок — наша уверенность, что преодолеть его невозможно.
— Ну, конечно! — подхватила она. — Я вас, как печку, чувствую. Но если эту печку наглухо закрыть, замуровать, то я тоже мимо нее, как мимо обычной стены, пройду. А ты, наоборот, холод ощущаешь? — вдруг прищурилась она.
— Нет, скорее, как прохладный ветерок, — поправил ее я.
— А если ты в машине едешь, — загорелась она, — то этот ветер никуда же не делся. Тебе просто лобовое стекло мешает…
— Так что — разбить? — ухмыльнулся я.
— Попробуй, — без тени улыбки ответила она.
Хм, ну, что-то разбить — это я сейчас как раз в нужном настроении. Кроме того, если преодоление инвертации — это такая же чувственная иллюзия, как и ее создание… Снова мелькнула неуловимая мысль.
— Хорошо, инвертируйся, — решился я, и быстро добавил: — Только стой, где стоишь.
Татьяна тут же исчезла — полностью и мгновенно, на меня даже не пахнуло ничем. Что-то слишком много талантов и гениев вокруг меня образовалось, подумал я, старательно закипая. Я вспомнил свое проигранное сражение со стеклянной дверью, то бешенство, которое вызывала во мне эта непреодолимая преграда, тяжелое кресло у себя в руках. Я взвесил это воображаемое кресло, хорошенько размахнулся и…
Если я и разбил какое-то стекло, то это оказался иллюминатор в космическом корабле.
На меня обрушилась волна арктического холода. В тот момент я понял смысл выражения «раздирают противоречивые чувства». Голова скомандовала рукам найти Татьяну хоть наощупь — тело затряслось и вжалось в стенку, ища спасения от обморожения.
Разум победил материю. Сотрясаясь от крупной дрожи, я отчаянным усилием воли протянул руки к своей Снежной Королеве.
— Тттатьяна, вввернись нннемедленно! — еле выдавил я из себя сквозь стучащие зубы.
Как только мне удалось кое-как обхватить ее (сейчас руки примерзнут, мелькнула мысль), ощущение мертвящего холода исчезло. Вам когда-нибудь случалось очнуться от самого страшного в вашей жизни кошмара? Представьте себе этот кошмар в ледяной пустыне космоса, а пробуждение — в теплой и уютной кровати дома, и тогда, возможно, вы поймете, что я почувствовал.
Татьяна тоже, естественно, появилась — глядя на меня круглыми, как блюдца, глазами.
— Что случилось? — испуганно спросила она.
— Ты еще инвертирована? — спросил я в ответ, крепко держа ее, на всякий случай, в руках и понемногу оттаивая.
— Уже нет, — ответила она, и я в изнеможении опустился на край стола.
— Да что это было? — нетерпеливо притопнула она ногой.
— У меня лобовое стекло в глубокий космос открылось, — ответил я, отдуваясь. — Или, по крайней мере, на Южный Полюс.
Она вдруг прыснула.
— А у меня — в жерло вулкана, — сказала она, улыбаясь.
— И что смешного? — проворчал я. — Что-то я не слышал, чтобы лава с вечной мерзлотой сосуществовали.
— Так то на земле, — отмахнулась она от меня. — И ты же сам только что сказал, что невозможно то, в невозможность чего верят. Давай попробуем! — Глаза у нее засветились хорошо знакомым мне любопытством.
— Подожди, — поднял я руку, вспомнив многочисленные последствия этого любопытства. — Дай отдышаться. Я другое хотел попробовать.
— Что? — сразу надулась она.
— Ты говорила, что перестала ощущать меня, когда увидела, так? — Она кивнула, нахмурившись. — А в невидимости ты меня видишь, когда я обнимаю тебя, так? — В глазах у нее забрезжило понимание. — И наоборот, как мы только что выяснили, так?
— Но пробуем только в невидимости! — быстро проговорила она.