— А это не?… — маг неуверенно кивнул на тело под белой тканью.
— На этой плите покоится лорд Эйевос Таммарен. — ответил священник. — Когда я отслужу все положенные молебны, тело славного лорда навеки упокоится в стенах склепа среди мощей его предков, а душа его вознесётся в царства Троих богов. Достойная смерть, достойное посмертие.
Игнат вспомнил, как погиб лорд Эйевос. То была страшная смерть. Наверное, славная, но страшная. Последний раз маг видел его, когда нёсся с Маркусом в сторону крепости, объезжая мёртвое войско архимага. Старик, еле держась в седле, на всей скорости врезался прямо в строй мертвецов. В следующее же мгновение Игнат отвернулся. Хотел запомнить лорда Эйевоса живым, а не разрываемым на части. Удивительно, что его тело лежит теперь здесь и выглядит невредимым, во всяком случае, под тканью.
— Да. — с горечью в голосе ответил маг. — Действительно достойная. Но мне сказали, что мой учитель, Маркус Аронтил похоронен здесь. Я… я могу его увидеть?
— Похоронен? — священник вскинул брови, но тут же мягко добавил. — Не совсем верно. Но его тело действительно нашло покой в этих стенах. Сир Таринор просил достойно проводить господина Аронтила в последний путь, поэтому мы не нашли ничего достойнее, кроме как сжечь тело, а прах…
Игната от этих слов передёрнуло. Он ощутил, как внутри пробуждается нечто, что, как ему казалось, он сумел навсегда одолеть.
— Сжечь?! Как ведьму или предателя? Да как вы посмели?!
— Не стоит так горячиться. — неизменным голосом ответил священник. — Действительно, во многих краях Энгаты такое прощание считается позором или проявлением дикости, но не здесь, не в горном краю. Усыпальницы удостаиваются лишь члены правящего дома. Тела прославленных своими делами мужей же предаются огню, а прах хранится здесь же, на почётных местах. Лорды Таммарены родом из земель Эхлаана, где и по сей день огненное погребение считается почётным и чистым.
Игнат не знал, что сказать. Слишком много боли и смерти он принёс огнём, чтобы считать это чем-то достойным. Он видел гримасы боли и ужаса, чуял вонь палёного мяса и жжёных волос. Его бросало в дрожь от одной мысли, что тело Маркуса вот так… просто…
— Я хочу видеть его. Или его прах. Не важно. — подавив ком в горле проговорил Игнат дрожащим голосом.
Отец Маллерн отвёл его в соседний зал, где похожие ниши занимали маленькие, не больше молочной крынки, глиняные урны. И каждый из этих людей был после смерти сожжён. Священник остановился. Прямо перед ним в стене стояла урна, неотличимая от остальных. На серебристой табличке были выгравированы слова: «Маркус Аронтил, погиб **** 1407 года»
— Неужели… Неужели это всё? А как же то, что он сделал? Об этом ни слова! Он спас всех нас, ваши земли, всю Энгату, если не сказать больше…
— В той битве погибли многие славные воины. — мягко, но уверенно сказал епископ. — все они равны пред ликом смерти. Их подвиг, как и подвиг твоего учителя, не будет забыт, но погребальная урна — не монумент. Хвалебным одам не место на этих табличках…
— А Маркусу Аронтилу не место в этом… Могильнике! — выпалил Игнат, сжав кулаки.
Отец Маллерн впервые нахмурил брови. Голос его стал строгим, утратив всякую мягкость.
— Твой учитель удостоен чести упокоиться вместе с прославленными воинами, его прах обрёл вечный покой бок о бок с величайшим домом Энгаты. Следовало свалить его тело в братскую могилу вместе с многими безымянными солдатами из числа крестьян? Я велю вывести тебя прочь и никогда больше не пускать сюда. Никому не пристало осквернять священные стены подобным вздором.
— Тогда… — Игнат вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха. — Тогда я хочу забрать его отсюда! Здесь, в этих… горшках Маркус останется таким же безымянным, как и все, чьи останки пылятся в этих стенах.
Епископ провёл ладонью по лбу, явно силясь сдержать возмущение, прошептал что-то неразборчивое на вдохе, и ответил:
— Решил осквернить прах своего учителя — воля твоя. Забирай и уходи. Избавь меня и всех усопших от своей юношеской глупости.
Игнат не поверил своим ушам. Он осторожно взял увесистую урну, то и дело поглядывая на отца Маллерна. Ему казалось, что священник сейчас одёрнет его руку и не позволит вынести прах Маркуса из склепа, но тот лишь пристально наблюдал за каждым движением мага, не сводя с него строгого взгляда даже когда тот, оглядываясь, зашагал к выходу.
— Думаешь, твой учитель одобрил бы это? — печально спросил епископ, когда Игнат был у самого выхода.
— Он бы сделал для меня то же самое. Маркус Аронтил заслужил покоиться в земле, за которую погиб.
Вернувшись в замок, Игнат понял, что совершенно не знает, что делать дальше. Поэтому он решил разыскать единственного человека, который мог быть хоть сколь-нибудь заинтересован в том, что он собирается сделать.
— Что ты сделал?! — глаза Тиберия сделались такими, будто им было тесно в глазницах. — Это что, его прах?! Да если об этом узнают…
— Не волнуйся, я его не украл. Епископ сам разрешил. Наверное, я что-то не то сказал о его обожаемом склепе. Должно быть, отец Маллерн куда лучше уживается с мёртвыми, чем с живыми.
— И что же ты теперь собрался делать с этим? — аэтиец брезгливо ткнул пухлым пальцем в урну. — осквернение упокоища — страшный грех, Игнат. У нас, в империи, за такое…
— К счастью, мы не «у вас в империи», — огрызнулся Игнат. — Я просто не хочу… Да и сам Маркус бы не хотел лежать на полке целую вечность под табличкой, где кроме имени и даты смерти ничего и нет. Несправедливо это, если он останется там «ещё одним». Он бы такого не захотел. Не поверю, что ты, столько времени прошагав с ним бок о бок, не согласишься со мной. Маркус ведь книгу хотел написать, помнишь? Оставить след в истории.
— И я даже взялся развить его наработки. — нехотя согласился Тиберий. — Те записи, что он набросал в пути и здесь, в Высоком доме. Благо бумаги и чернил здесь в избытке, а местный книжник за кружку отвара от мучающих его головных болей готов простить мне какие угодно траты.
— И что же это будет? Вряд ли ты сумеешь написать о жизни Маркуса лучше него самого.
— Книга об истории. Мне довелось стать свидетелем событий, которые я просто не могу не перенести на бумагу. Но Маркусу Аронтилу будет отведено особое место на её страницах. — сказал Тиберий, после чего добавил, улыбнувшись. — И его ученику тоже.